Развод по-французски

Джонсон Диана

— Мне хотелось сказать вам об одной деликатной вещи. Пока мы одни, — начала Сюзанна, вздыхая. — Мы так полюбили Роксану и теперь, конечно, Изабель. Хорошо, что она здесь, особенно для Роксаны... как это сказать... pendant[145] ее беременности и всяческих проблем. Она замечательная девушка.

— Спасибо, мы тоже так считаем, — сказала Марджив.

— Да, такая отзывчивая и жизнерадостная. И у нее удивительный подход к детям. Она нам очень помогает по воскресеньям. Водит их гулять и все такое. Дети привязались к ней.

— Правда? Я хочу сказать, что рада это слышать.

— Как

бы это вам объяснить? Я чувствую, что мы можем быть откровенны друг с другом. Вы, к сожалению, не знакомы с моим братом, месье Коссетом, но его хорошо знают во Франции по его политическим выступлениям. Одним словом, personnage, известная личность. Хотя, признаться, одновременно он пользуется репутацией tombeur[146].

Марджив не поняла, какая связь между ее девочками и братом хозяйки. Похвалы Рокси и Изабель целиком поглотили ее внимание, и она не уловила намеков собеседницы. Но, слыша ее доверительный тон, она решила, что может затронуть интересующий ее вопрос о картине.

— У нас в семье возникли сомнения, которые, надеюсь, вы поймете, — начала Марджив. — Это касается картины. Она, по сути дела, не Роксанина.

— Как? — Сюзанна была сбита с толку столь крутым изменением темы.

— Поэтому сын подал иск о неправомерности вывоза Роксаной картины во Францию. Мы очень озабочены этим делом, понимаете?

Сюзанна не понимала.

— Я знаю, распространено мнение, будто бы французы относятся с пониманием к таким вещам. Но смею вас заверить, что распутный образ жизни моего брата в течение многих лет перешел все границы и причинил страдания бедной Амелии, хотя она и примирилась со своим положением. — Здесь Сюзанна, должно быть, увидела, что Марджив не понимает, о чем идет речь. — Мы предполагаем, что брат воспользовался неопытностью Изабель. Мне было бы больно узнать, что ей нанес обиду человек, который намного старше и гораздо искушеннее ее и не очень церемонится, когда дело касается молоденьких женщин.

Марджив предстояло свыкнуться с мыслью, что Изабеллу кто-то обидел. Сюзанна продолжала:

— Конечно, когда она вернется домой, боль разочарования стихнет — если допустить, что эта история причиняет ей боль. Но у Изабель такой открытый и отзывчивый характер, мы все любим ее, и нам не хотелось бы, чтобы у нее остался горький осадок из-за человека, который, должна чистосердечно признаться, не всегда порядочен по отношению к женщинам.

— О Господи! — только и вымолвила Марджив.

— Я думаю, что если Изабель вернется в Америку... разумеется, после того как Роксана родит... Мы позаботимся о том, чтобы Роксане была оказана необходимая помощь... Так вот, когда Изабель вернется в Калифорнию, все забудется, как дурной сон. Я в этом уверена. У нее наверняка найдутся поклонники в Калифорнии... Со временем она и сама поймет...

Более глубокого унижения я еще не испытывала. Под стук вагонных колес мне представилось, как Сюзанна говорит Антуану или Шарлотте: «Ты видел у Изабель эту sac[147]? Mon Dieu, неужели Эдгар снова принялся за свои штучки?» Я угадала выражение лица Марджив — неодобрение, смешанное с веселым любопытством. У отца, поднявшего глаза от «Парископ», неопределенно сдвинулись брови.

Роджер и Джейн деликатно молчали. Роджер, думаю, уже взвешивал, не поможет ли новость нашему иску.

— Вы что, ждете объяснений или как? — вызывающе спросила я.

Воображаю их смятение.

Но Марджив, представьте себе, смеялась!

— Мадам де Персан извинялась за своего братца-распутника. Соблазнил, видите ли, нашу розочку Изабеллу. Они просто помирают от страха.

Рокси тоже начала хихикать. Отец слегка помрачнел. Меня разозлило, что моя добродетель — или недостаток таковой — стала предметом семейных шуточек. В этом духе я и высказалась. Напрямик.

— «Мы были бы крайне огорчены, если бы кто-нибудь из нашей семьи причинил горе Изабель или Рокси». Она попросила меня поговорить с тобой. Наверное, чтобы удержать от падения.

Улыбка, искорки в глазах, легкий тон — она радовалась, что благодаря мне удалось досадить Персанам. Ее нисколько не интересовал ни сам Эдгар, ни то, что я чувствую. Она смотрела на случившееся как на забавную, смешную историю, потому что Персаны расценили это как драму. Еще бы, я пала жертвой их родственника, и без того человека с подмоченной репутацией. Меня резануло такое мнение об Эдгаре. Он никогда не скрывал былые грешки, но и не утверждал, что его прошлое отличается от прошлого обычного француза, ставящего превыше всего долг перед церковью и властью, семью и хорошую еду.

Однако больше всего меня задело то, что в глазах моих близких я стала средством мщения Персанам. Было что-то вульгарное в их смехе. Я никогда не видела их такими. Может быть, я несправедлива к ним? Разве они не имеют морального права посмеяться над людьми, которые приняли их за денежных мешков и подумали, что Изабелла не может постоять за себя? Как-никак, а победа, но мне было неприятно, что достигнута она за мой счет. Я знала, о чем я думала и что чувствовала, но не могла объяснить им это, не могла рассказать об Эдгаре, не могла открыть свое сердце. Скажи я им, что люблю и буду любить, они бы ответили, что уже слышали это раньше.

— Ведь ему же семьдесят, не меньше! — воскликнула Рокси. — Я и подумать не могла, правда. Она... — Рокси говорила так, как будто я не сидела рядом, — она ведь ни словечком не обмолвилась. Конечно, я видела подарки, но... — Рокси была растеряна, словно ее застигли, когда она подсматривала за предательницей Изабеллой. Я, со своей стороны, тоже могла бы кое-что рассказать о ней.

— Да, все правда, — отрезала я. — Но это не их дело и не ваше, если уж на то пошло.

Глаза у всех округлились. Я слышала, что они что-то шепчут друг другу — наверное, что спорить с Изабеллой бесполезно.

— С самого приезда ты старалась сделать мне как хуже! — яростно кричала Рокси, обернувшись ко мне. — Как ты могла так поступить? Теперь понятно, почему Персаны такие несговорчивые.

Рокси еще долго распространялась о том, как губительно сказалась на ней моя постыдная связь. Марджив и Честер успокаивали ее. Еще бы, такой удар для ее тонкой, поэтической натуры.

— Ну вот что, милочки, — сказал наконец отец. — Вы обе возвращаетесь домой.

33