Развод. Ты предал нашу семью
Шрифт:
— Нет, — Глеб накрывает лоб ладонью.
— Ну вот! А сейчас, блин, внезапно решил подставить? Так, что ли? Обидно, блин! да я бы свои бубенцы за твои отдал! Антонина!
— Что? — шепотом отзываюсь.
— Я не тот человек, который зайдет со спины, — серьезно и строго говорит Ярик. — И я признаю, что это мой косяк, что тогда меня не было на этом тупом корпоративе. Я бы этого козла в туалет одного не отправил! И проследил бы за тем, что бы он не нажрался так.
— Да вы бы вдвоем могли нажраться, — устало откидываюсь
— Он не пьет, — Глеб потирает бровь.
— Да, не пью. Блин! Опять обидно, Антонина!
— Прости, я не знала.
— Короче, завтра стукнемся, — обиженно вздыхает Ярик. — И это… я просто нервничаю, ага? Я вас люблю.
Мои брови ползут на лоб. Неожиданное признание от мужика, которого я толком и не знаю.
— Люблю и уважаю, — не унимается Ярик. — Вы крутые. И никто никаких подстав не готовит, елки-палки. Просто тут все очень сложно.
Сбрасывает звонок, и Глеб со вздохом растерянности выключает телефон.
— Ярик у тебя пипец странный… — озадаченно чешу щеку.
— Нормальный он мужик, — Глеб откидывается назад и смотрит на меня, — с жирными тараканами, но надежный.
— Ну да, — усмехаюсь, — не каждый свои яйчишки готов отдать за босса. Самое дорогое, что есть. Это даже не сердце вырвать. Подумаешь, какое-то сердце.
— Завидуешь?
— Ну, у меня таких надежных людей нет, — скрещиваю руки на груди. — Конечно, тоже хочу.
— Ну, он же нам двоим признался в любви и в уважении, — Глеб смеется. — Значит, и за тебя отдаст самое дорогое, — а затем морщиться, — давай не будем об этом, а?
— Я теперь не усну, — перевожу взгляд на люстру. — Серьезный разговор. Да он еще у тебя интриган.
— Будем вместе не спать.
Вновь смотрю на Глеба.
— И я… — он приподнимает подбородок, — все еще на диване сплю?
— Я еще не решила. А что так хочется обратно в уютную кроватку?
— Не в кроватку, а к жене.
— Пока еще жене, — деловито веду плечиком.
— С бывшей женой в одной кровати будет еще теплее и интереснее. Что-то в этом есть запретное.
— Про запретное, Глеб, рановато, — отвечаю ему едва слышно. — Пока отменяются только чемоданы.
Глава 41. Должок
— Люб, ты ружье убери, — хрипло говорю я. — Либо стреляй. Только давай в самое сердце.
— Ты время видел? — шипит Любка и зло вглядывается в глаза. — Какого черта приперся?
Разве должен я обращать на время дня и ночи, когда у меня, мать ее, любовь. И любвовь везде. В голове, сердце и в штанах.
Аж скулы сводит.
Я, конечно, могу вырвать ружье из рук Любки, завалить ее на пороге и с боем вырвать поцелуй.
Может, разомлеет от моей страсти, но только потом за порванную сорочку побьет.
А сорочка-то на ней какая. Груди ее полные едва прикрывает.
Большая, сочная баба.
— Яр, вали, кому говорю! — пихает ружье
— Да подою я твою корову.
— Не нравишься ты ей, — зло щурится.
— А тебе нравлюсь?
— Нравишься, но по расписанию.
— Стреляй, Люб, — выдыхаю. — Все. Надоело. Лучше сдохну тут у твоих ног. Весь в крови. Устал я. Надоело мне расписание.
— Хорошо, — отставляет ружье в сторону и делает шаг ко мне, вынуждая отступить на крыльцо. — Не нужна я тебе, Яр. Баба я пустая. И я тебе уже это говорила. Не выйдет у нас ничего. Счастья не будет, — подбоченивается. — Ты просто дурак. А потом жалеть будешь.
— Я люблю тебя.
Глаза Любы темнеют. Вижу, вспыхивают слезы.
— Ты и мне больно делаешь, Яр. И не имею я права морочить тебе голову.
— Я приехал поговорить, Люб. Давай так, — касаюсь ее косы на плече и поднимаю взгляд, — выслушаешь меня, а потом выгоняй.
— И уйдешь?
— Уйду, — глухо отвечаю я. — Выгонишь с концами, то с концами уйду.
Мохнатый Шарик запоздало бухтит из будки.
— Проснулся, что ли? — повышает голос Люба. — Ты б еще с утра забухтел, облезлый. Господи, да замолчи ты уже.
Шарик тяжело вздыхает и замолкает.
— Проходи, — Любо отступает в сторону, и косу за спину откидывает. — Ты голодный?
И сердце плавится от этого тихого вопроса, поддаюсь к Любке и получаю пощечину:
— А ну губехи-то свои не распускай.
— Что ж ты со мной делаешь? — прижимаю ладонб к щеке.
— Ты на разговор приехал.
— Твоя правда, Люб.
Дощатый пол под ковриками тихо поскрипывают под моими шагами.
— Знаешь, Яр, если ты опять со своими соплями и слюнями приехал, то я тебя точно оприходую скалкой.
Прохожу на кухню, сажусь за стол.
Любка начинает шустрить. Босая и сонная богиня. Весь мир бы кинул под ее ноги, но она у меня упрямая. Вбила в себе в голову, что не должна она быть рядом со мной. Ставит передо мной тарелку борща, банку сметаны, миску с тушенной картошкой и наливает из кувшина домашнего кваса.
Королева моя.
— А ну не смотри на меня так.
— Как?
— Как бездомный пес, — хмурится. — Яр, я тебе не ссыкуха, которая покупается на такие глазки.
Накидывает на плечи халат, запахивается и затягивает пояс. Садится.
— Говори, с чем на этот раз пожаловал.
— Я с тобой готов быть и без детишек, Люб.
Губы поджимает, подбородок приподнимает:
— Это ты сейчас так говоришь, Ярослав.
Она меня называет Ярославом, когда очень злиться. Когда на грани слез.
— А если… если я могу дать тебе ребятеночка?
— Что несешь, Ярослав?
Беру ложку. Ох, выпнет меня Любка после моего разговора так, что я буду лететь несколько километров.
— Ладно, — выдыхаю. — У меня будет ребенок.