Реактивный авантюрист. Книга первая. Обратная случайность. Книга вторая. Реактивный авантюрист
Шрифт:
– Смеяться тут нечему. Воспитание есть внутренний тормоз, а вы видели очень воспитанную женщину. Заметьте, в какой ярости была, а ни слова матом. И ручкой по лицу, благородно, не гантелей какой-нибудь. Вот если бы на её месте была доярка необразованная с вилами в руках, то, думаю, стало бы не до смеха.
Из задних мест подала голос бабушка, похожая на тех, что обычно сидят у подъездов:
– Да вас, кобелей, не только вилами нужно. Вот ты, мил человек, небось, соблазнил честную девушку, а потом и смылся.
Мужчина повернулся к ней и грустно сказал:
– Хуже.
– Что хуже-то?
– Я не сделал этого.
Сбитая с толку пенсионерка удивилась:
– Как это?
Ответ прозвучал в нравоучительном тоне:
– Вот вы прожили уже немало и должны бы знать, что женщина существо не столько разумное, сколько эмоциональное, живущее чувствами, а потому мстит не только за причинённое зло, но и за неисполнившиеся желания. Не оправдал я тогда её ожиданий, не соблазнил, потому и попал под раздачу, хоть и с задержкой.
Вера Максимовна подумала: «Экий философ», но тут автобус прибыл на конечную.
Встреча вторая
Через полчаса Вера Максимовна сидела в электричке, ждущей отправления, и копалась в сумочке в поисках телефона. Народ подходил, и кто-то сел напротив. Подняв глаза, она непроизвольно ойкнула – напротив неё расположился тот самый мужик в джинсах и чего-то искал в карманах. Услышав возглас, он посмотрел на неё и неуверенно произнёс:
– Кажется, мы сегодня уже ехали в одном автобусе, или я ошибаюсь?
Вера Максимовна подтвердила, и как-то сам собой завязался разговор. Мужчина сказал:
– Да, электричка… давно не ездил, даже ностальгия какая-то. Я ведь в молодости одно время в пригороде жил, на полпути к Новочеркасску, мимо будем проезжать. И на электричке каждый день в город, а потом обратно. Знаете, в этих пригородных поездах, неважно, московских или ростовских, есть какая-то своя атмосфера бытия, и лучше всего её описал, как мне кажется, Венедикт Ерофеев.
Сама стилистика речи, некоторая книжность её как-то не вязалась с обликом собеседника, и Вера Максимовна невольно спросила:
– Вы, наверное, много читаете?
– Раньше да, сейчас не читаю совсем.
– Что так? Зрение?
– Слава богу, нет. Просто всё прочитал.
– То есть как… всё? Разве это возможно?
– Почему нет? При должной организации и правильно определённых целях – вполне. Действительно, «Не объять необъятное», всё напечатанное физически прочитать невозможно, но ведь не всё, что на бумаге, есть литература. Всю популярную беллетристику я проглотил в отрочестве и юности – Дюма, Конан Дойл, Марк Твен, Фенимор Купер, Майн Рид, Александр Грин и прочие великие. Затем немножко поумнел и начал выбирать необходимое. С помощью библиотекарей, а это весьма компетентные люди, я составил список наиболее значимых произведений мировой литературы, не прочитав которых, нельзя считать себя цивилизованным человеком. На самом деле классика давно отсортирована, и по программе минимум это всего около четырёхсот книг. Читал я не только для наслаждения, но и ради знания, чтобы не хлопать глазами, когда звучат имена Фолкнера, Воннегута и других гениев. Лет десять назад я эту программу в расширенном виде закончил, и после этого интерес к художественной литературе иссяк. К научной литературе сохранился.
Поезд тронулся и резко набрал скорость, но мужчина продолжил начатый разговор:
– Вообще-то моё литературное восприятие сформировалось, как и у прочего народа, советской цензурой. Огромное ей спасибо. Пусть принудительно, но пропуская лучшие произведения, негативно создавала эталон вкуса. Конечно, система была неидеальная, но основную функцию цензура исполняла, то есть отсеивала абсолютную бездарность, порнографию и откровенную халтуру.
Тут Вера Максимовна вклинилась:
– Вы хотите сказать, что литература обсуждалась в пролетарской среде?
– Напрасно иронизируете. Конечно, Франц Кафка не был актуальной темой в беседах электриков или сантехников, но если бы вам случилось побывать в тогдашних пивных и прочих подобных заведениях, то услышали бы немало любопытного.
Вера Максимовна внутренне содрогнулась, а он продолжал:
– Да, в основном футбол и бабы, но многие беседовали и на отвлечённые темы. Я лично был свидетелем рукопашной, которая возникла из-за разногласий по поводу Шекспира. Главное, что это никого не удивило, более того, почти у каждого посетителя распивочной имелось собственное мнение по вопросу, уже стали формироваться команды приверженцев, и только милицейский наряд, забравший шекспироведов, предотвратил более масштабную драку. А теперь что? Глаза бы не смотрели на прилавки. Ведь большую часть этой продукции в советское время просто не напечатали бы. Какая к чёрту свобода слова? При чём она? Для дарований масштаба Булгакова или Есенина цензуры не существует. Ну что она им может сделать? Создать временные затруднения. Цензура мешала порнописцам, агрессивной серости и халтурщикам. Вот они её и отменили. А результат? Молодёжь скоро перейдёт на обезьяний язык. На полпути. Сейчас в моде рейтинги, но ведь они по большей части отражают не заявленную тему. В политике, например, это показатель искажения информации. В литературе часто отражается снижение планки уровня культуры. Хорошая литература всегда в какой-то степени элитарна, и большие тиражи, на которые ссылаются и которыми гордятся, есть потакание неразвитым, примитивным и низменным вкусам. С этой точки зрения в кинематографе самыми кассовыми будут порнофильмы.
Вера Максимовна перевела разговор на близкую ей тему и спросила:
– А как вы относитесь к женскому роману?
– Вы имеете в виду творчество Донцовой и её клонов?
– Ну, хотя бы.
– А что говорить? Имя на слуху. Я как-то из любопытства прочёл полкниги Донцовой. Всё остальное можно уже не читать, прочие тексты мнения не изменят. Романизированные байки. Да каждый читатель всё это воспринимает как гольную выдумку. Придуманная страна, где все расчёты в долларах, неестественные сюжеты, герои, которых нет в реальной жизни. Их нет по той простой причине, что в стране нет среднего класса, представителями которого они выписаны. И через страницу ничем не оправданное и лживое очернение людей советского периода. Впрочем, она в этом не виновата, и не надо судить её строго. Перо у неё бойкое, но жизненный опыт довольно ограничен. Дочь писателя, она росла и воспитывалась в среде творческой элиты и поэтому жизнь народа знает весьма поверхностно. Вот и описывает свой мирок. Максим Горький вырос среди люмпенов босяков, а потом всю жизнь описывал их и прославлял. А крестьян почему-то ненавидел.
Возможно, я неправ, но, на мой взгляд, вся эта литература изрядно политизирована, так как явно пудрит людям мозги, искажая восприятие действительности. Для меня загадка в названии жанра – «иронический детектив», ведь ирония в текстах отсутствует. Хотя, если считать её объектом самих читателей, то всё становится на место, а вот автор данного термина, полагаю, на редкость ехидный человек. Впрочем, по покупателю и товар. Извините, забылся, возможно, вы любительница этих романов?
Совершенно того не желая, Вера Максимовна неожиданно брякнула:
– Видите ли, я сама писательница.
– Даже так?
Он был явно удивлён, что сильно её задело. Поняв, что сказал бестактность, по мужской привычке он понёс чепуху:
– О, простите, не признал, давно не общался с писательницами, видно, сейчас они выглядят иначе, чем прежде. Теперь я просто обязан знать ваше имя, вдруг попадутся ваши книги. Будем знакомы, меня зовут Родион Алексеевич Коновалов.
– Вера Максимовна, псевдоним Морозова, это фамилия моей матери. Я начинающая писательница, и в моём активе всего одна маленькая повесть в журнале.