Ребенок для Зверя
Шрифт:
И меня трясти начинает! Неконтролируемо, страшно.
Я не в силах отнять руку, не в силах слово выговорить, а губы его такие мягкие, и борода чуть жестковата, когда скользит поцелуем от ладони к запястью, выше — к внутренней стороне локтя, такому невыносимо чувствительному месту… Я не выдерживаю и прикрываю глаза, не в силах остановить его. И понимая, что не хочу останавливать…
Азат делает так хорошо, так безумно хорошо… Целует, уже ключицу, почему-то обнаженную, горло, выше…
Его вторая ладонь оказывается под юбкой, и я ее ощущаю раскаленным
Я только пригубила вечером в клубе этого… Но совсем не наелась, лишь раздразнилась!
И Азат, похоже, тоже…
Когда он добирается до моих губ, обжигая их предвкушением поцелуя, я все-таки включаю немного мозги, шепчу торопливо:
— Подожди, Азат… Нет… Адам сейчас…
— А мы тихо, сладкая… — хрипит он, несдержанно лаская меня под юбкой так, что непроизвольно выгибаюсь ему навстречу, обнимаю бедрами, — очень-очень тихо…
Завороженно смотрю в черные жгучие глаза, слышу шорох расстегиваемой одежды… И растерянно волнуюсь: слишком резок переход от Зверя жестокого к жадному до ласк Зверю…
— Нет, Азат… — все еще пытаюсь остановить… Не его даже, себя! Себя! Хотя тело само гнется послушно, когда он придвигает ближе к себе по подоконнику, рука ищет опору позади, а сердце выскакивает из груди, — нам же поговорить…
— Потом поговорим, сладкая, — он наклоняется, щедро лижет кожу от горла до скулы, и я закатываю глаза от невыразимого удовольствия, — у нас вся жизнь впереди… Наговоримся…
Я хочу уточнить, что он имеет в виду под “всей жизнью”, но тут Азат накрывает мои губы долгим, сладким поцелуем и одновременно резко придвигает еще ближе к себе. Лишая последнего оплота разумности.
Больше я не способна разговаривать.
Жар во всем теле, плавящие длинные движения, рука, плотно закрывшая мне рот, тяжесть горячего тела, обволакивающего меня полностью, его запах, тяжелый, сладковато-пряный, заменивший собой воздух… И моя полностью потерявшая контроль женская сущность…
Я просто ничего не в состоянии осознавать, да и не требуется это! Азат сам все решает, сам контролирует… И мне это нравится. В таком ракурсе — очень нравится.
Глава 44
— Брат, ты пропадаешь на полсуток, дела стоят, на завтра запланировано совещание с корейцами, надо подготовиться, ты хоть помнишь об этом?
Голос Адиля звучит лениво и довольно, что создает резкий контраст с высказываемыми претензиями. Брат даже по телефону кажется ленивым обожравшимся котярой, которого внешние причины если и напрягают, то определенно не до печенок.
Удивительно, я себя ощущаю так же. Хотя в моем случае еще и раздражение имеется.
Все же, утро раннее, ночь бурная, и Адам спит к тому же… А тут звонок. Так не вовремя!
Острожно, чтоб не разбудить Наиру, выбираюсь из постели, смотрю в кроватку к сыну, прижимая трубку к уху, слушаю
Он спит на спине, раскинув ручки, сжатые в кулаки, и даже эта поза полностью моя. Мама говорила, что я выбирался из всех пеленок, не желая спать замотанным в тряпки. Мой сын такой же своевольный и свободолюбивый, как и я.
И похож на меня. Так похож.
Наверно, только сейчас в полной мере осознаю произошедшее. Да и то не до конца.
Вчера я ощущал себя, словно баран в заморозке. Со стороны смотрел на ударенного из-за угла мешком мужчину, тупо не знающего, что сказать от шока. Не представляю, что именно думала в тот момент Наира, может, опасалась, что орать буду, возмущаться…
А я физически не мог этого сделать, слишком шоковое состояние было глубоким. Смотрел на сына на своих руках, ловил его вполне осмысленный, серьезный взгляд… И банально не знал, что говорить, как реагировать. Делал что-то, не особенно соображая, что именно. Просто инстинкты включил, как хищник. Всегда у меня это срабатывает вот в таких диких ситуациях.
Взял на руки маленького, так похожего на меня, человека, и инстинкты подсказали: “Твое. Забирай.”
И я забрал. Как и его мать когда-то.
Я видел волнение Наиры, ощущал его своим обострившимся животным состоянием, и инстинкты подсказали: “Твоя женщина волнуется. Успокой.”
И я успокоил.
Сказал то, что требовалось для ее спокойствия, и по ее посветлевшему лицу, по глазам, полным слез и надежды, понял, что все делаю правильно.
В ее доме я оглядывался, словно зверь, выискивая следы другого хищника. Того, кто забрал мое. С кем надо будет бороться. И не находил. Ни малейших признаков постороннего мужчины. Это было странно, я отметил эту странность, но отложил выяснение на второй план.
На первом были физическое удовлетворение моего сына, его сытость, его покой.
А потом все остальное уже.
Сын был накормлен и уснул, довольный, а моя женщина волновалась и пыталась объяснить свое поведение. Я слушал. И старался понять. Впервые, наверное, за все время, пытался поставить себя на ее место.
Мне почему-то раньше казалось, что все понял, все оценил верно…
Но в тот момент, сидя на ее возмутительно бедной, маленькой кухне, которая ощутимо жала мне в плечах, я понял, что не до конца все верно сделал.
Дед говорил, если начинаешь жалеть противника, то уже проиграл.
Я изо всех сил старался не жалеть когда-то.
Когда увидел ее впервые после годовой разлуки в конференц-зале, была только ярость и радость. Потом — желание обладать. Желания понять не было.
Потом гнев и боль. Потом желание отомстить за эту боль.
И вот теперь… Жалость.
Я наконец-то осознал, видя ее отчаянную храбрость, ее сжатые кулаки, ее остро блестящие глаза и готовность в них бороться за свое до конца, осознал, насколько она устала. Насколько я, зверь, в самом деле зверь, права она, замучил ее. И как сильно была она одинока.