Редактор Люнге
Шрифт:
И вдруг дело сразу получило иной оборот. «Газета» выпустила в один прекрасный день настоящий иленовский номер, прежде всего со статьёй Илена, затем с заметкой о самом Илене. Весь дом пришёл в движение, даже Гойбро пожал руку хозяйки со странным выражением лица, когда она ему рассказала о том, что случилось. А Бондесен кричал настолько громко, насколько это было в его силах, в пламенном восторге, гордясь тем, что он был причиной всего этого. Хотя им и в самом деле пришлось долго ждать, и даже у Бондесена уверенность в удаче стала колебаться, но не успел выйти иленовский номер, как он вскочил на велосипед и, беспрестанно звоня, примчался к Иленам. Вот видите! Разве он всё время не говорил? Ни на один день он не терял уверенности в Люнге. Разве
Бондесен в особенности гордился тем, что всё случилось точно таким образом, как он предсказывал по отношению к заглавию статьи Илена. Она уже не называлась: «Нечто о сортах наших ягод». Разве можно было предложить это читателям? Было три заглавия, громадными буквами, одно под другим: «Ягоды. Два миллиона сбережений. Народный вопрос». Посмотрите, вот это были заглавия, которые бросались в глаза. Благодаря им великий редактор сделал статью достойной внимания, облагородил её. Пусть читатели теперь попробуют пропустить эту статью, если сумеют, это им ни за что не удастся, ведь дело идёт о народном вопросе в два миллиона; это была, так сказать, сама жизнь.
И наряду с этой жирной статьёй бросалась в глаза напечатанная мелким шрифтом, на шпонах, редакционная заметка на первой странице о самом Илене. «Господин Илен, которому принадлежит сенсационная статья о сортах наших ягод, напечатанная сегодня в нашей газете, опубликовал в последней книжке «Letterstedtska Tidskrift» очерк о грибах, который как в научном, так и в стилистическом отношении был прямо превосходен и возбудил большие споры. Это был блестящий анализ съедобных и ядовитых грибов, грибов с запахом и грибов с ядовитой окраской. Если господин Илен имеет в виду выпустить в свет ещё такие же исследования, то Норвегия будет обладать одним человеком науки более».
Сам Илен читал эту заметку с большими сомнениями и с недоверием, он был честен и чувствовал свою незначительность. Но Бондесен смёл в сторону все его сомнения: — Как, он ещё был недоволен? Ведь это же напечатано в «Газете»! И Бондесен телеграфирует своему отцу, землевладельцу, об экстренной присылке нескольких крон, чтобы отпраздновать это событие.
Между тем друзья пришли к решению, что Илен должен отправиться к Люнге и поблагодарить его за отличие. И Илен пошёл. Но в городе он случайно наткнулся на Гойбро, который ему не советовал ходить. «Лучше не делайте этого, — сказал Гойбро. — Бог знает, стоит ли вам это делать; мне кажется, что нет». Однако оказалось, несмотря на Гойбро, что лучше всего было сделать это, Люнге принял его в высшей степени любезно, осведомился, над чем он теперь работает, и просил о дальнейшем сотрудничестве. Под конец Илен получил от кассира очень щедрую ассигновку за свою статью. Да, Илен был чрезвычайно доволен, что пошёл к Люнге и поблагодарил его.
У Гойбро всегда ведь были свои мнение обо всём; он, видно, не сознавал того, что это делает его странным, даже почти смешным. После того вечера, когда он обратил на себя такое внимание своей неудачею в рабочем союзе, он стал совсем иным — сделался бледным, молчаливым, почти робким. Все в доме старались по мере сил заставить его забыть о своём фиаско, но Гойбро смеялся над этими детскими попытками и продолжал по-прежнему упорно издеваться над громкими либеральными фразами о свободе, демократизации и прогрессе, произносившимися в рабочем союзе.
Он встретился с Шарлоттой однажды утром на лестнице, они оба невольно остановились, и она вдруг покраснела. Гойбро не мог удержаться и спросил, улыбаясь:
— Фрёкен ещё не в голубом платье? — И в то же время посмотрел на часы и добавил насмешливо: — Уже половина девятого.
Но это было для Шарлотты уж слишком. Может быть, если дело на то пошло, она больше не получает от голубого платья такого удовольствия, как всем кажется. Но что же ей было делать? Бондесен звал её на прогулки, велосипед был вычищен, и платье приходилось надевать. Она умолкла, углы её рта слегка подёргивались.
Он увидел, что оскорбил её, и хотел снова всё уладить, всё исправить. Она ведь была самой прекрасной на земле, и, хотя он был полон злобы, она простила ему и стояла у перил, не уходя. Это было больше, чем он заслуживал.
— Простите меня, — сказал он. — Я не скажу, что я не намеревался обидеть вас, ведь я этого хотел. Но я раскаиваюсь.
— Мне кажется, — сказала она, — что вам должно быть всё равно, хожу ли я в голубом или в сером платье.
— Да, да, — ответил он.
Это ведь были искренние слова. Он взялся за шляпу и хотел удалиться.
— Я только думала, — сказала она, — что для вас это совершенно безразлично. Вы ведь у нас совсем больше не бываете.
О, он понял эту вежливость, которой она старалась смягчить предшествующие слова. Он ответил так же осторожно, так же холодно:
— Да, у меня масса разных дел, я работаю в настоящее время очень усердно.
При этом он слегка улыбнулся и поклонился очень низко.
В тот же вечер вся семья отправилась в театр на деньги Фредрика, и Гойбро сидел дома один. Он смотрел в книгу, но не читал. Шарлотта стала бледнее. Она от этого не подурнела, нет, её тонкое лицо с полными губами сделалось ещё нежнее, ещё красивее от этого; не было ничего, что не шло бы к ней. Но, может быть, что-то мучило её, беспокоило. Гойбро казалось также, что он открыл известную перемену в её отношениях к Бондесену, они стали друг к другу ближе. Однажды он видел, как они шептались в передней. Ну, во всяком случае, ему до этого не было никакого дела, ведь она не из-за него покраснела на лестнице давеча утром, это выяснилось также из того, что она ему потом сказала. А дальше что? Стисни зубы, сожми кулаки, Лео Гойбро! Теперь для него остаётся только загладить свой подлый поступок в банке и затем постараться найти успокоение при помощи работы и чтения. Впрочем, он мог бы уж скоро разделаться с банком, если бы добрая фру Илен не пришла к нему в один прекрасный день и не попросила одолжить ей денег на время, пока она не получит свою пенсию за полгода. В этой услуге Гойбро не мог ей отказать, он видел в этом как бы доказательство доверия с её стороны и был поэтому очень рад. Ещё, может быть, удастся рассчитаться с банком каким-нибудь иным способом, может быть, он сумеет немного сократить свои расходы, откажется иногда от обеда. Кроме того, у него есть часы и пальто, в которых он не особенно нуждается. Банк должен, во всяком случае, получить своё вовремя.
Хотя отец Бондесена, землевладелец в Бергенском округе, не послал так много, как просил в этот раз его сын, но он всё же не совсем закрыл своё сердце, присланной суммы хватило бы и на то и на другое, а Бондесен не отложил в сторону ни одного шиллинга и пустил в ход все деньги.
— Нет, дай мне, дай мне открыть бутылки, — сказал он и отнял штопор у Илена. — В телесных упражнениях я так же ловок, как ты в духовных, ха-ха!
Сразу же создалось весёлое настроение. Фру Илен предложила уговорить Гойбро, чтобы он пришёл; но Гойбро уже, вероятно, услышал хлопанье пробок, он стоял со шляпой, готовый уходить, когда фру Илен вошла. Он очень благодарен, но не может, он приглашён сегодня вечером в город, на карты, и вернётся домой слишком поздно.
Бондесен закричал из соседней комнаты:
— Идите сюда, идите! Я нисколько не обижаюсь за то. что вы говорили против меня в рабочем союзе, я всегда привык уважать искренние убеждение всякого человека.
Тут Гойбро разразился коротким, беззвучным смехом и спустился с лестницы.
— Какой медведь! — сказал Бондесен спокойно. — На любезность он отвечает грубым смехом...
Немного спустя в передней раздался звонок. Илен сам пошёл отворять и оставил дверь в комнаты открытой: это, конечно, почтальон, пожалуйста, спасибо.