Редкие земли

Аксенов Василий Павлович

Кажется, они успешно перестукивались с соседней камерой, и теперь можно соседей похлопать по их жестоковыйности, «с освобожденьицем!», и особенно, конечно, родственную душу, которого по Москве все знали как «Булыгу, орудие пролетариата», а вместе с ним и Женьку Гжатского, патриота власти, и майора московской милиции Густаво Орландо, и Пашку Пешко-Пешковского, певца городских восстаний, и Спартачка Гизатуллина, лучшего специалиста по продуванию энергетических систем, и Валюшу Стюрина, род ведущего от шотландских Стюардов, и Сашу Калашникова, чемпиона по прыжкам в высоту «Лебединого озера», ну и Яшу Протуберанца, филозофа постпродакшн, под чьими знаменами, собственно, все это и проходило, сначала на Соколе, а потом на Манхэттене.

Теперь о Корбахах, уже упомянутых, но еще не представленных. Возглавлял их отряд мифический старче сродни Гераклу, Стенли Корбах, с вашего разрешения, глава корпорации и царь оторвавшегося от Земли племени американских иудеев, к которому в меньшей степени, но достаточно плотно принадлежал и его зять Арт Даппертут,

отказавшийся даже ради любви предать своего тестя. С ним рядом тащился жулик-дружок, похожий слегка на российскую птицу, только с одной головою — извольте, Тих Буревятников, склонный к трансмутации в перелетного орла. Эх ма, сейчас нажраться бы пива с маком и заракетиться в отключке к нереальностям неопределенным! Многие выражали полную готовность — и в первую очередь патроны бара «Последнее дно», которые в конце концов так и оказались в виртуале Краснознаменного специзолятора: вьетнамский генерал, ныне водопроводчик мистер Пью, яркий представитель поколения йаппи Мэл О’Мас– си, Бруно Касторциус, в прошлом юридическая звезда взбаламученного Будапешта, а затем популярный бомж Малибу, Санта-Моники и Вэнэс, ну и, наконец, друг Бернадетты Люкс, шофер-дальнобойщик и патриот морской пехоты Матт Шурофф.

Ну наконец-то появляются и те, кого я все время выискивал дрожащими от волнения глазами, герои итоговой книжки небезызвестного сочинителя Стаса Ваксино, кесаревы дети матушки-Земли и ушедшего века Ха-Ха: Гера Обломский и Телескопов-Незаконный, бандюган Налим, он же глава безграничной финансовой империи Артемий Горизонтов, профессор-конфликтолог Эйб Шум-мэйкер, с которым его страсти к девушке Какаше и к баскетболу сыграли достаточно бестактные шутки, барон Фамю, от же Павел Фамусов, банкир и поэт, что на закате дней воспылал достаточно неуместными страстями жизни, князь Колян Олада, водопроводчик из русского городка Березань (штат Нью-Хэмпшир), разделивший один из предметов запоздавшей страсти с бароном, но также с ближайшим другом графом Жекой Воронцофф, электриком из той же местности, а также с классиком циклопического реализма старцем Ильичем Гватемалой, задолго до появления на наших страницах убитым в бою с федералами на окраине Чикаго. Отдельно пройдет трясущийся интеллектуальный революционер Урия Мак-Честный, увы, заблудившийся в достаточно миазматических тупиках алкоголизма.

И наконец… как жаль, что нет оркестра!.. хороший биг-бенд, конечно бы, не помешал в презентации главной жемчужины Краснознаменной тюрьмы «Фортеция»!.. И вдруг, верьте не верьте, оркестр, ведомый нашим славным сакс-тенором Самсиком Саблером (четвертый ярус долгосрочного блока, секция «Ожог»), нашелся в среде заключенных и грянул «Звездную пыль» в честь человека, который подвел черту ХХ века, начав от голодноватого до всяческой зарубежной информации юнца-комсомольца, продолжив в активе полудиссидентского полуподполья, уж и в те времена отбухавшего полный трешник в «колыбели революции», очертя голову, то есть очертенев, ринувшийся в российский бизнес, то есть с водкой и с сонетом, но чаще с пистолетом, он, типа, приговоренный ошметками комсомола, типа, к смерти, типа, убитый ими, типа, ставший международным авантюристом с рюкзаком, в котором носил все, что награбил, типа 14 бильярдов, а потом, типа, основавший ООО «Природа» по части, типа, очищения воздуха от бздёжа, за что и был, типа, избран генсеком ООН — и вот он выскакивает из карцера, где прикован был к стене, он самый, Славка Горелик!

Пусть представят себя на моем месте все те писатели, кого тянет в тюрьму просто-напросто поприсутствовать в момент похищения женой своего несправедливо осужденного мужа, и вдруг по моему примеру находят, что все узилище от башен до глубочайших подвалов забито персонажами их романов, — ну не абсурд ли это, не булгаковщина ли? Признаться, я даже не знал, какую позу мне сейчас принять, будучи на крыльце, то есть на некотором естественном возвышении. Ну не завернуться ли в шинель, не высунуть ли нос, не поразить ли дикостью взгляда на манер роденовского Бальзака, что зиждится на бульваре Распай? Боюсь, что в таких потугах может промелькнуть какая-то мегаломания, тем более что над толпой, покачиваясь, струясь, а порой и пересекаясь, парят те демиургические образы, что не воплотились еще в телесность: тот Настоящий Бенни Менделл, что норовит всю публику хлыстиком организовать в «немую сцену», те духи дельты Нила Хнум и Птах, что так преобразили наши лиссабонские сцены, и наш московский вполне респектабельный Вадим Раскладушкин, умудрившийся снять одним кадром все население СССР, в своем джентльменском прикиде висит на крыльях пальто и фотиком сверху чирикает фотки, чтоб, где положено, ему еще раз отчитаться, а также вездесущий дух Прозрачный, постоянно принимающий то желеобразные, то кристаллические, а то и попросту литературно отвлеченные, ну, скажем, на манер кота, образы, а также звездочка Микроскопического, которая в бесконечном своем движении принимает формы то бесконечно малого, то бесконечно большого, а также и боевой корабль Федерации, известный нынче в мировом океане как «Аврора Горелика», то поворачивающийся суровым ликом с насупленными бровями ракет, то демонстрирующий свою достаточно женственную корму, но всякий раз возносящий в пустыню небес свои трепетные лучи в ожидании прибытия одушевляющего Овала.

Можно представить, как наши правоохранительные органы вылавливали на перехватах вот эти ныне парящие над нами демиургические образы, как они запихивали их в свои «обезьянники» и «накопители» и как они приходили в ярость, не находя там на следующий день ни капли, ни звука от этих вольных фантазий. Стража, конечно, обвинялась тогда в том, что получила «на лапу», и подвергалась достаточно суровому взысканию, и никому даже в голову не приходило, что демиурги могут свободно проходить через любую преграду человеческого гения, будь то бетон или даже железобетон.

А толпа осовобожденных между тем все прибывала. Из секции «Ожог» явились слегка уже заиндевевшие от забвения Аполлинариевичи. Соединившись хвостами и крендельками влюбленных рук, проплыли чуть-чуть повыше земли Лиса Алиса и Кот Базилио. Посыпая главу свою пеплом, прохлюпал расхититель людей генерал-полковник юстиции Чебрецов, что ли, иль как его там звали. Со скрежетом выскочил на булыжные торцы ледовый рыцарь Алик Неяркий. Прошелестела, завернувшись в трехцветную шаль и направляя полеты соломенной гривы, босая дева Мариан Кулаго. Протащились жители магаданских тепловых ям. Вместе с ними проковыляла клиентура ялтинского медвытрезвителя. Прошествовал адмирал Брудпейстер.

В составе 284 персонажей колонной, как и полагается в эпосе, прошло население трилогии. Примечательно будет отметить, что и члены большевистского политбюро вместе со своим генаралиссимусом, и князья войны, маршалы СССР, и мальчики-диверсанты, и страшные урки из команды «По уходу за территорией», и женщины, полные любви и грусти, а иногда и отчаяния, и гэбисты, и гвардейцы, и марксисты, и новообращенные христиане, и русские, и евреи, и грузины, и убийцы, и жертвы, и врачи, и страждущие — все они шли, смешавшись, на равных.

Там и сям теперь во внутреннем дворе долгосрочного изолятора мелькали и физики-лирики, обитатели Золотой Железки, и дерзостные герои любовной драмы «Андрей и Татьяна» (подзаголовок «Остров Крым»), и все мои любимые олухи, сидящие в бочках диогены Рязанщины…

Тут я увидел Сашу Корбаха прямо у себя под ногами. Он пристроился на нижней ступеньке крыльца и там перебирал струны гитары. Через несколько аккордов он начал петь. Пел очень тихо, но все присутствующие, похоже, слышали — иначе зачем они поворачивались лицами к нашему крыльцу, а многие усаживались на асфальт, будто на концерте? Он пел:

Бредут толпою персонажи На долгий, но неправый суд. Их ждут допросов пассатижи И очных ставок жуть и суть. Прощай, наследственность метафор, Сравнимая с блаженным сном. Прощай, последний дом «Метрополь», Где жил гурман и гастроном, Чудило грешное Фофанофф, Безгрешное мудило дней, Кентавр, Геракл и монстр фонтанов, Ты арестован, и блядей Не привлечешь для показаний, И не смягчишь толпы укор: Присяжные сидят козлами, И их свидетель — прокурор. Он выступает споро, бойко, Из кодексов своих речет. Таков юрист. Казак с нагайкой. Он правду хилую сечет. Сокамерник Велосипедов, Из книги ты шагнул в тюрьму И затерялся здесь бесследно В литературной кутерьме. Тебя забыли. Генчик Стратов, Я чуял твой ночной кошмар, Твои недюжинные страсти, Твоих душителей кошму. Народ «Фортеции» вонючей Забыл магический кристалл. Майор Блажной, всесильный дуче, Забил священные кресты. И вдруг пропала крытки грыжа, Замки упали, ветр проник, Внезапно испарилась стража, И вместе с ней исчез порок. Что это? Чудо? Озаренье? Стихий души девятый вал? А может, к нам, слепцам за-зренья, Из тьмы башки приблизился Святой Овал? Тот, кого и не ждали? Без надежды? Тари-вари-нари, пошли на причал! Тари-вари-нари, Помните, невежды, Сальвадора Дали? Тари-вари-нари, вот оригинал! Он чувствовал, что близится Овал! Овал! Овал! Овал! Ведь он к нам шел сто тысяч концов И сто тысяч начал! И вот не подкачал! Овал! Овал! Овал!