Рефераты для дурехи
Шрифт:
Скорее всего, Чуковский не мог принять Робинзона Дефо, не зря же он придумал своегогероя: либо это сказочный Бибигон – победитель диких зверей, либо комарик с сабелькой из «Мухи-цокотухи», что «на всем скаку голову срубает» усатому тирану и садисту с личиной «вождя всех народов» – злобному пауку, который «руки-ноги… Мухе веревками крутит, // Зубы острые в самое сердце вонзает // И кровь у нее выпивает», либо, наконец, это «удалой воробей», перед доблестью которого не устоял великан Тараканище. Робинзон Чуковского – в ряду перечисленных героев. Только здесь он торжествует над тираном-природой и деспотом Богом. Похоже, образ Робинзона в пересказе Чуковского – вариация на тему его утопии, вот почему он вместе с детьмимечтал о победителе, торжествующим над тираном и окружающим злом, – все это в самые суровые времена уничтожения
Глава 2. Рассказ М.Шолохова «Судьба человека» и Книга Иова
М.А. Шолохов в рассказе «Судьба человека» разрабатывает проблематику библейской "«Книги Иова». Вопрос о том, учитывал ли Шолохов при создании рассказа «Книгу Иова» и знал ли он ее вообще, не имеет для нас принципиального значения. Важна погруженность писателя в данную проблематику, а также идеологические акценты, до странности напоминающие иные места «Книги Иова»: типологическое сходство этих произведений несомненно. Однако, помимо того, прямые словеснообразныепереклички «Книги Иова» и рассказа «Судьба человека» заставляют предположить, что Шолохов вполне мог быть знаком с «Книгой Иова», чтобы, обдумывая концептуальный замысел рассказа, включить ее содержание в творческий процесс. Доказательства этого тезиса ниже.
Теперь же остановимся на самой "Книге Иова". Праведник Иов в одночасье теряет все: погибают семеро его сыновей и три дочери, огонь с небес "пожирает" бесчисленные стада овец Иова, халдеи убивают его верблюдов и слуг, самого Иова поражает проказа, так что он повергается в пыль и грязь вдали от селения, скобля черепицей свое тело, изъеденное болезнью.
Эти невероятные несчастья, сразу посыпавшиеся на голову Иова, как из рога изобилия, библейский автор мотивирует договором Бога и сатаны. Сатана с согласия Всевышнего испытывает праведность Иова. По мнению сатаны, причиной его непорочности и богобоязненности являются просто-напросто чересчур изрядные благодеяния Божий ("Не ты ли кругом оградил его и все, что у него?" (1:10)). Если же он будет лишен Божьего милосердия, так тотчас же отречется от своей хваленой праведности.
Первый опыт сатаны оказался неудачным: Иов остался верен Богу, вопреки гибели его детей и богатств: "наг я вышел из чрева матери моей, наг и возвращусь. Господь дал. Господь и взял; да будет имя Господне благословенно" (1:21). Когда же сатана поражает тело Иова, заявляя Богу: "коснись кости его и плоти его, – благословит ли он Тебя?" (2:5) – тогда сатане сопутствует успех: Иов ропщет. Правда, Бог запрещает лукавому покушаться на душу праведника ("только душу его сбереги", (2:6)),но эта оговорка библейского автора книги скорее имеет целью реабилитировать в глазах читателя Бога, нежели относится к самому Иову.
Итак, Иов проклял день, в который он родился (3:3). Он начал сомневаться в Божественной справедливости. В самом деле, имеет ли право Всемогущий, которому покоряется все и вся, так беспощадно наказывать бессильного по сравнению с Ним человека?
Андрей Соколов, герой рассказа "Судьба человека", ропщет, подобно Иову: "За что же ты, жизнь, меня так покалечила? За что так исказнила?" В один из трагических моментов жизни, когда Андрея Соколова должен был расстрелять комендант концлагеря Мюллер, герой размышляет о смерти как об освобождении от невыносимых жизненных страданий. Иов, подобно Андрею Соколову, восклицает: "…душа моя желает лучше прекращения дыхания, лучше смерти, нежели сбережения костей моих. Опротивела мнежизнь." (7:14).
Три друга, пришедшие к Иову, пытаются утешить его, а заодно и объяснить, почемуон испытывает столь неимоверные несчастья. Их речи сводятся, по существу, к двум мыслям. Во-первых, нет праведных перед Богом, человек всегда грешен – сам ли, через своих ли детей или жену, но обязательно грешен, пускай невольной виной. Во-вторых, Божье наказание не поддается суду людскому, не укладывается в ничтожные рамки ограниченного человеческого ума. Каждый из друзей предлагает Иову покаяться, хотя бы даже он не знал за собой никакой вины.
Иов не соглашается с ним, отстаивая свою безгрешность, но, главное, он формулирует несколько принципиальнейших вопросов, обращая их к Богу, – вопросов, которые в рассказе Шолохова также становятся кардинальными.
Первый – о смысле жизни, скрытом от человека от рождения до смерти: ”На что дан свет человеку, которого путь закрыт и которого Бог окружил мраком?(3:23)”. С этим вопросом неразрывно связана пресловутая идея судьбы: существует ли вообще судьба? Человеку изначально предуготованы некие события его жизни, скажем, концлагерь или гибель семьи, или их можно избежать при условии правильных действий, осмысленных выборов? Словом, какова степень личной свободы в жизни человека и существует ли вообще свобода? Не фикция ли она? Не иллюзия ли это, придуманная человеком ради собственного утешения? Вдруг все в мире движется в силу закона фатальной предопределенности, в том числе и человеческая жизнь? Как сказано у Иова: ”Если дни ему определены, и число месяцев его у Тебя…” (13:5)
Действительно, если исходить из соображения, что человек абсолютно не властен над происходящим, что в любое мгновение все его благополучие может рассыпаться в прах и тлен, неизвестно вследствие каких причин, становятся предельно понятными слова Иова: ”Вспомни, что жизнь моя дуновение (…) очи Твои на меня, – и нет меня” (7:7–8). Рука Божия в таком случае представляется немыслимо пугающей в Своей непредсказуемости, карающей и милующей по собственному усмотрению.
Иов не желает мириться с подобным извечно существующим состоянием мира. Он подчеркивает несоотносимость человека и Бога, но не в том смысле, как трактуют ее друзья Иова: человек, мол, червь сравнительно с Господом. Напротив, Иов выявляет вопиющее несоответствие между слабостью человека и необычайно ”пристальным, почти гипертрофированным, вниманием Бога к человеку. Как будто Бог не способен существовать без человека: ”Что такое человек, что Ты столько ценишь его и обращаешь на него внимание Твое, посещаешь его каждое утро, каждое мгновение испытываешь его? (…) Если я согрешил, то что я сделаю Тебе, страж человеков! Зачем Ты поставил меня противником Себе, так что я стал самому себе в тягость? И зачем бы не простить мне греха и не снять с меня беззакония моего? Ибо вот я лягу в прахе; завтра поищешь меня, и меня нет”(7:18–21).
Последние слова Иова – вопль о милосердии. Раз Бог управляет всеми поступками человека (ср. слова Евангелия: "и волос с головы вашей не пропадет” Лк.,21:18), раз действия человека микроскопичны по сравнению с Божьим Промыслом и не могут на него повлиять, то зачем Господу так беспощадно преследовать человека, ради чего наказывать столь жестоко? Почему, проще говоря, Бог не может простить человеку грех?
В связи с этим Иов ставит проблему еще более остро и откровенно. Человек, по его словам, находится в неравном положении по отношению к Богу еще по одной причине: Бог слышит и видит человека, а последний властен только возносить молитву к Богу, изображать и надеяться, что Бог рядом, но так ли это на самом деле, человеку остается неведомым: ”0, если бы я знал, где найти Его, и мог подойти к престолу Его! Я изложил бы пред Ним дело мое и уста мои наполнил бы оправданиями; узнал бы слова, какими Он ответит мне, и понял бы, что Он скажет мне. Неужели Он в полном могуществе стал бы состязаться со мною? О, нет! Пусть Он только обратил бы внимание на меня. Тогда праведник мог бы состязаться с Ним, – и я навсегда получил бы свободу от Судии моего, вот, я иду вперед – и нет Его, назад – и не нахожу Его; делает ли Он что на левой стороне, я не вижу; скрывается ли на правой, не усматриваю”(23:3–9). Иов, по сути дела, требует поставить Бога и человека перед Судом Божьим в равные условия, так чтобы человек, как и Господь, имел право быть не только ответчиком, но и истцом. Лишь тогда удастся сохранить достоинство человеческой личности.
Наконец, никакие изощренные интеллектуальные изыски друзей Иова не могут соперничать с неотразимым аргументом героя: именно он, Иов, испытывает страдания и беспощадные муки, а не они, философы и интерпретаторы Божьего Промысла, пытающиеся доказать закономерность наказания Иова в глазах Бога. Сила и интенсивность личной боли,без сомнения, гораздо значимее для страдальца, чем утешительно отстраненные рефлексии рационализирующего разума. Последнее замечание как нельзя более подходит также и Андрею Соколову. Наверняка он разделил бы эти стенания Иова, если бы был менее сдержан: «Ужасы устремились на меня; как ветер, развеялось величие мое, и счастье мое унеслось, как облако. И ныне изливается душа моя во мне: дни скорби объяли меня. Ночью ноют во мне кости мои, и жилы мои не имеют покоя (…) Я хожу почернелый, но не от солнца; встаю в собрании и кричу…»(30:15–17,28)