РЕФЕРЕНС. Часть вторая: ’Дорога к цвету’
Шрифт:
— Это нас, егоза, убить хотели.
— Зачем? Мы же хорошие.
— Может быть, именно за этим. Не нравятся им хорошие. А может, ночной визит Калидии им не понравился, и они вот так выразили неудовольствие…
Башенка, надо сказать, от ракеты почти не пострадала. Так, небольшой закопчённый скол на камне. Крепко сложено, да и ракета была небольшая, противопехотная фугаска, с боевой частью чуть мощнее гранаты. Стены такими не развалить, но дело ведь не в стенах. Те, кто запустил по нам БЛА, проверили позицию на наличие ПВО, убедились, что оно отсутствует, а значит, нас можно просто запереть в помещениях. Если
На самом деле, оно всегда так было, при нашем-то куцем гарнизоне, но теперь этот факт стал известен противнику. Надо Багху со двора отослать, слишком крупная мишень.
— Не буду я отсылать Багху! — упёрлась Калидия. — Если бы вы не помешали, я бы им…
— Ты им уже, — перебил я девушку. — А мы потом тащили тебя по горам, полудохлую. Сиди уже, кавалеристка.
— И что ты предлагаешь? Сдаться?
Калидия злится. На несговорчивого меня, на не разговаривающую с ней и отселившуюся в отдельную комнату Альку, на игнорирующую её Анахиту, на равнодушно молчащую Берану, даже на маленькую, но ехидную Нагму. Но больше всего на себя, конечно. Так и тянет барышню учинить какую-нибудь суицидальную хрень.
— Предлагаю не делать очевидных глупостей. При наличии воздушной разведки ты не сможешь напасть внезапно, а без фактора внезапности они возьмут плотностью огня.
— И что? Сидеть и ждать пока они полезут на стены? — не унимается Калидия. — Я знала, что окружена трусами!
— Заткнись, — сказал я грубо, — достали твои истерики. Берана, надежда только на тебя. Я не могу тебе приказать, и не уверен, что ты понимаешь просьбы. Но если ты можешь нам чем-то помочь, то самое время.
Берана сидит молча, смотрит в стену, но я не сдаюсь:
— Они же убьют нас всех. Не знаю, какие директивы у тебя в прошивке, может быть, тебе наплевать. На меня наплевать, на себя, на всех остальных. Но вот твоя дочь. Тебе стоило бы вернуться к её воспитанию, пока она тут всех не перекусала, но с этим можно подождать. А вот если её убьют, это уже не исправишь.
Женщина молча встала, подошла ко мне. Я слегка напрягся — а ну, как программа требует устранить раздражитель, призывающий выйти за рамки алгоритма? Сейчас оторвёт мне башку, очень даже запросто. Сил хватит. Но Берана протянула руку к моей груди, и безошибочно вытащила из разгрузки блокнот.
— Уверена? — спросил я.
Ответа не последовало, но, когда я, зацепив за шиворот растерявшуюся Нагму, отправился в нашу импровизированную студию, она пошла за нами. Калидия смотрит нам вслед молча, сверлит спину злым взглядом. Но броник осколком не пробило, а взглядом тем более не просверлишь.
— Садись на колени, — сказал я Нагме. — Будем рисовать портрет.
— Мы ведь уже рисовали, много раз, — удивилась девочка.
— В этот раз ты будешь моими глазами, а я твоей рукой.
— А получится, дедушка Док?
— Обязательно получится. Не думай об этом. Вообще ни о чём не думай — смотри на Берану, смотри на лист, постарайся увидеть, что на нём должно быть нарисовано.
— Как что? Немая-странная! Мы же её рисуем!
— Какой именно она должна получиться? Задумчивой? Весёлой? Хитрой? Расстроенной?
— Расстроенной, наверное… Знаешь, дедушка Док, мне кажется, ей всё время грустно. Просто она забыла, как плачут. Наверное, у неё внутри полно слёз, которыми она не умеет плакать, поэтому она такая странная.
— Представь, что это ты рисуешь, но не бери карандаш. Положи свою руку поверх моей. Нет, не пытайся её вести, просто представляй картинку.
Я быстро набрасываю контур — абрис головы, плечи, шею. То, на что рука набита. Лицо — пока пустым овалом. Линии, по которым потом появятся глаза, нос и рот. Это ещё не рисунок, это разметка под него. Берана сидит идеально неподвижно, смотрит мимо нас. Я не пытаюсь поймать референс, как делал всё это время, выматывая себя и Нагму. Меня тут нет, я просто карандаш в руке. Карандаш, рисующий линию за линией. Карандаш не видит объект, карандаш не видит бумагу, карандаш — просто инструмент. Я инструмент в руке Нагмы, она рисует мной так, как ещё не умеет сама. Может быть, это тупая идея, но других у меня нет.
Я вижу бумагу, но не смотрю на неё. Я вижу, как ложатся штрихи, но не смотрю на результат. Мне вдруг стало очень легко, как, наверное, легко падающему в пропасть со стены замка. Легко — и страшно. Во что я втянул этого ребёнка? Как я буду смотреть в глаза Анахите?
— Наверное всё, дедушка Док, — сказала неуверенно Нагма, разглядывая рисунок. — Знаешь, в этот раз я, кажется, сумела. Но получилось почему-то грустно.
Женщина на портрете печальна, женщина на стуле плачет. Не лицом, одними глазами. По щекам бегут мокрые дорожки. Не заржавела бы.
Берана встала и молча вышла.
— Пойдём-ка за ней, Нагма, — предложил я. — Что-то мы с тобой натворили.
— Дедушка Док, а что это было? Что я видела, а ты рисовал?
— Я называю это «референс», зеленоглазка. Но ты можешь называть как хочешь. Нет правильных слов, потому что некому их придумать. Раньше я думал, что я один так умею, потом я разучился, а ты, вот, научилась.
— А ты совсем разучился? — спрашивает любопытная Нагма, пока мы спускаемся по лестнице за Бераной. — Разве так бывает, чтобы умел-умел — и разучился?
— Иногда бывает, как видишь. А совсем или нет — я не знаю. Вместе у нас что-то выходит.
— Я увидела, но не знаю, что. Это было очень странно, немного страшно, но приятно. Как будто Аллах моими глазами смотрел.
— Понимаю тебя, — вздохнул я. — Знакомое ощущение. Мне будет его не хватать.
— Не грусти, дедушка Док. Может, он ещё твоими посмотрит. Аллах добрый.
Берана спустилась в подвал, прошла тёмным коридором, подошла к стене, та открылась. На этот раз она не стала её закрывать, просто пошла дальше, поднимаясь по узкой крутой лестнице. Когда замок захватят, здесь можно принять последний бой. Этакие Фермопилы устроить. Жаль, патронов мало. Но, может, у Бераны ещё есть? Может, тут арсенал?