Рефлекс змеи (Отражение)
Шрифт:
— Представляю.
— Боюсь, — с сожалением сказал Джереми, — что он мало чем оказался полезен нам. Тринадцать лет назад? Какого черта ему вспоминать какую-то паршивую девчонку с ее паршивым отродьем? И еще всякого такого наговорил. Единственной положительной вещью, которую он сказал, было то, что, если бы он руководил там, никаких левых типов вокруг Пайн-Вудз-Лодж не было бы. Он терпеть не может, чтобы кто-нибудь левый шатался поблизости, когда он работает, и не буду ли я любезен убраться отсюда к черту.
— Жаль.
— После
Я вздохнул.
— Я очень надеялся на телевизионщиков.
— Я могу продолжить, — сказал Джереми. — Их нетрудно найти. Чтобы найти этого актера, я просто позвонил нескольким агентам.
— На самом деле, это уж вам решать.
— Думаю, я смог бы.
— Сколько пробыли там музыканты? — спросил я.
Джереми выудил уже довольно потрепанный листок бумаги и сверился с ним.
— Три месяца плюс-минус неделя.
— А после них?
— Религиозные фанатики. — Он скривился. — Думаю, ваша мать не была религиозна?
— Нехристь она была.
— Это все было так давно.
— М-м, — сказал я. — Почему бы нам не попробовать что-нибудь еще? Почему не опубликовать снимок Аманды в “Коне и Псе” и не спросить, не опознает ли кто конюшню. Такие сооружения, наверное, до сих пор стоят, и выглядят как тогда.
— А разве достаточно большая фотография не будет слишком дорого стоить?
— По сравнению с частными детективами — нет, — подумал я. — Думаю, “Конь и Пес” берет деньги за место, а не за то, что вы там расположите. Фото стоит не больше, чем слова. Стало быть, я смогу сделать хороший и резкий черно-белый снимок Аманды... по крайней мере, посмотрим.
Он вздохнул.
— Ладно. Но я вижу, что окончательные затраты на этот розыск превысят наследство.
Я глянул на него.
— А насколько богата... моя бабка?
— Насколько я знаю, она, может, и разорилась. Она невероятно скрытна. Наверное, у ее бухгалтера есть на этот счет какие-нибудь идеи, но он делает из скряги сентиментальную личность.
Мы добрались до Сент-Олбанса, объехали частную лечебницу, и, пока Джереми читал старые номера “Леди” в приемной, я разговаривал наверху с умирающей старухой.
Когда я вошел в комнату, она сидела среди подушек и смотрела на меня. Суровое сильное лицо и сейчас было полно упрямства и жизни, глаза смотрели все так же жестко. Она не сказала ни “привет”, ни “добрый вечер”, а только “ты ее нашел?”.
— Нет.
Она поджала губы.
— А ты пытался?
— И да и нет.
— Что это значит?
— Это значит, что я трачу на ее поиски часть своего свободного времени, но не всю жизнь.
Глаза ее сузились. Она зло воззрилась на меня, я тут же сел в кресло для
— Я ездил к вашему сыну, — сказал я.
На мгновение на ее лице проявилась смесь откровенного гнева и отвращения, и я с удивлением понял всю силу ее разочарования. Но потом она овладела собой. Я уже понял, что неженатый и бездетный сын лишил ее не столько невестки и внуков, которых она могла бы так или иначе тиранить, а ее продолжения. Но я понимая и то, что поиски Аманды — это от одержимости, а не в пику кому-либо.
— Вы хотите, чтобы ваши гены продолжали жить, — медленно проговорил я. — Этого вы хотите?
— Иначе смерть бессмысленна.
Я подумал, что и жизнь сама по себе достаточно бессмысленна, но не сказал этого. Кто-то просыпается, делает, что может, а затем умирает. Возможно, она была на самом деле права в том, что смысл жизни — продолжать род. Люди живут в поколениях потомков.
— Нравится вам это или нет, — сказал я, — но ваши гены могут продолжить жизнь через меня.
Эта идея по-прежнему не приносила ей удовольствия. На челюстях ее вздулись желваки, и наконец она произнесла злым голосом:
— Этот сопляк адвокат думает, что я должна рассказать тебе, кто был твой отец.
Я тут же встал, не в силах сохранять спокойствие. Да, я узнаю это, но только не сейчас. Мне захотелось убежать. Убежать из этой комнаты, не слушать. Я нервничал так, как не психовал уже много лет, во рту было противно и сухо.
— Разве ты не хочешь узнать? — вопросила она.
— Нет.
— Боишься? — презрительно ухмыльнулась она.
Я просто стоял, не отвечая. Я и хотел, и не хотел узнать, боялся и не боялся — в голове была сплошная каша.
— Я возненавидела твоего отца еще до твоего рождения, — резко проговорила она. — Я даже и сейчас едва могу на тебя смотреть, потому что ты на него похож... похож на него в твоем возрасте. Стройный... мужественный... такие же глаза.
Я сглотнул комок и ждал в полнейшем оцепенении.
— Я любила его, — она чуть ли не выплевывала слова, будто они сами по себе оскорбляли ее. — Я безумно любила его. Ему было тридцать, мне сорок четыре. Я уже пять лет как овдовела... я была одинока. И вот он появился. Он жил со мной... мы собирались пожениться. Я обожала его. Я была глупой...
Она замолчала. На самом деле незачем было продолжать. Все остальное я уже понял. Наконец стала понятна та ненависть, которую она испытывала ко мне все эти годы. Так просто объяснить... и понять... и простить. Вопреки всему, я ощутил неожиданную жалость к своей бабке.
Я сделал глубокий вдох.
— Он еще жив?
— Не знаю. С тех пор я не говорила с ним и ничего о нем не слышала.
— А... как его звали?
Она смотрела мне прямо в лицо. Ее упорная ненависть не уменьшилась ни на йоту.