Реи?с
Шрифт:
У Книжника уже тогда была репутация вора мозговитого, который книжки читать не брезгует. Поэтому никто не удивился, когда Женя начал брать уроки грузинского языка у Ганелия.
В обмен на приличный взнос в общак Ганелия был продвинут в хлеборезы, шестерки его не трогали, посылки для братвы приходили регулярно, срок катился ровненько, и уже неспешно собирались документы на УДО, как вдруг с воли залетает письмо-бомба. Верный человек сообщил Книжнику, что его новому опекаемому судом вменялось хищение неслыханной по тем временам суммы – двести двадцать четыре тысячи рублей, из коих родному государству осужденный не вернул ни копейки.
Огромные дома Ганелия в Зугдиди и Сочи были конфискованы, хотя адвокаты доказывали, что они были построены еще дедушкой подсудимого со стороны жены. Судьба же наличных денег следствием и судом так и не была
– Слушай внимательно, не блажи и не перебивай, – однажды Книжник вызвал Ганелия на разговор. – Ты был в руках государства и смог деньги удержать. Молодец. Но теперь ты в руках воров, а это совсем другая песня. Надо поделиться, Гена. Можно на худой конец в ювелирке. Тс-с-с-с... Я ведь попросил не перебивать. Про то, что денег нет, мы с тобой говорить не будем, – мне это как-то даже не к лицу будет: я не опер и не прокурор. Думай до завтра. Если не договорились – в понедельник у тебя будет первое нарушение режима и можешь забыть об УДО, в среду вместо кухни пойдешь в промзону, а в пятницу... Про пятницу пока не будем. И да – больше уроков грузинского у нас с тобой пока не будет. Думай, зэка Ганелия.
Вечером воскресенья Гена пришел в занавешенный угол барака, как теперь бы назвали – офис Книжника, постучал в деревяшку нар, поднял войлок и зашел внутрь…
Что ж, вроде бы все устаканилось и правильно срослось. Восемьдесят косарей наличными в сто- и двадцатипятирублевых купюрах были закопаны на один метр в могилу Зураба Ганелия (1899–1975) на городском кладбище Зугдиди. Больше, заявил Гена, у него нет ни гроша.
Теперь Книжнику следовало принять целый ряд непростых решений – посылать ли людей в Зугдиди или ждать конца своего срока? Если посылать – кидать ли эти деньги в общак или придержать? И самое главное – что делать с грузином? Совершенно очевидно, что если следствие доказало двести двадцать четыре тысячи, то реально украдено в четыре-пять раз больше. Значит, надо прессовать дальше.
Прессовать Ганелия по-настоящему почему-то не хотелось. Мысль об общаке пришлось оставить: о вливании такой суммы сразу узнает клан грузинских «воров в законе», определят источник, и будет нежелательная свара – «славяне нашего раздели» и прочее. В итоге Женя переправил в столицу подробные инструкции, и в Зугдиди уехал Семен Дурак, преданный охранник и дальний родственник. Дураком его прозвали за отсутствие страха и сильное заикание.
Под шестью плитами, плотно втиснутыми в обрамление черного камня, был песок. Из песка Семен выкопал три коробки белой пластмассы размером с шахматную доску. Две коробки были замотаны по шву синей изолентой, а одна просто закрыта. Во все три проникла влага, но купюры оставались годны. В открытой оказалось двадцать шесть тысяч, а в замотанных – по тридцать.
Невообразимые деньги. Книжник потерял сон. Он понимал, что разрулить эту историю нужно очень деликатно: Ганелия провел уже прилично времени в лагере, пообтерся и приобрел даже подобие авторитета, особенно среди кавказцев – ломать его сейчас будет непросто. В то же время очевидно, что бабла у него «немеряно», что могила отца была чем-то вроде кошелька для непредвиденных расходов и что главные бабки… Где-то рядом? Или нет?
Книжник возобновил уроки грузинского, и хотя прежних отношений уже не было, вору-психологу важно было общение. Он уже неплохо натаскался в разговорном грузинском, но продолжал практиковаться вокруг простых тем: «мама – папа – семья». Подолгу он рассказывал о своей вымышленной семье, заставляя Гену поправлять его и незаметно расспрашивая его по-грузински о его собственной семье. Так он постепенно узнал, что старший Ганелия был директором заготконторы в городе Гегечкори и переехал в Зугдиди после того, как склад и бухгалтерия очень удачно сгорели дотла вместе со всей отчетностью.
– А мама?
Оказалось, что она умерла от рака еще в конце 60-х.
«Если мать похоронена в Гегечкори – отчего было не спрятать деньги в ее могиле, раз уж у Гены такая страсть к могилам предков?» – резонно размышлял Книжник, который с логикой, в отличие от закона, дружил. Постепенно Женя пришел к убеждению, что основные деньги именно там – на кладбище неизвестного ему городка Гегечкори в Грузинской ССР.
По весне Книжник откинулся. К удивлению братвы, в Москве он не объявился – сказал, что хочет оттянуться в Сочи, куда вызвал Семена на машине. Могилу Семен нашел сразу –
– Деда! Деда! Ты чего так долго спишь? – Леночка вскарабкалась на постель и ладошкой водила по его щетине на щеке, как по щетке.
Старик очнулся, помолчал, собрался с мыслями и вздохнул.
– Да так, егоза… вспомнил кой-чего. Собери-ка мне вот лучше эти бумаги с пола.
За завтраком, состоявшим из овсяной каши, двух яиц вкрутую и полбокала «Роберта Бернса» с таблетками, Евгений Тимофеевич пересилил себя и не стал включать телевизор. Он бы не удивился, увидев по ящику мусора Алехина в генеральской форме, обвешанного георгиевскими ленточками, как рекламный «Бентли» в «Крокус Сити».
Глава двадцатая
ЛОГОВО ЗВЕРЯ
Донецк. Август
Всю ночь напролет не могли заснуть. Даже не пытались. Было воскресенье. Его редкий выходной. В полдень оторвались друг от друга. На завтрак – яичница. С ветчиной и помидорами, как он любит. Кофе. Не допив кофе, снова оказались в постели. Наконец, покачиваясь, вышли из дому. Она уговорила его сходить с ней в Третьяковку. Держались за руки. Так и дошли до метро с переплетенными пальцами, останавливаясь через каждые сто метров и целуясь. По-настоящему. Жарко. Не отрываясь. День был хоть и майский, но уже солнечный и теплый. В метро было прохладней. На эскалаторе – даже очень. Она стояла на ступеньку выше. Эскалатор длинный. «Я замерзла», – вдруг сказала она. Он обнял ее, прижал к себе крепко-крепко. Так и приехали к дежурной будке внизу, обнявшись. Тут же, не сговариваясь, прыгнули на эскалатор, что шел вверх. До дома от метро уже не шли, а бежали, и… Не вылезали из постели до следующего утра. Он встал в шесть часов, побрился, надел форму, достал из нижнего ящика платяного шкафа пистолет, засунул его за пояс сзади, вернулся в спальню, поцеловал ее спящую. Лена притворилась, что спит. Спит, а у самой на лице улыбка. Окно открыто. Сквозь прозрачные, легкие шторы с шепотом утреннего свежего ветерка проникает мягкий весенний солнечный свет. Вместе с запахом черемухи…
Как давно это было. Словно не с ним. Совсем в другой какой-то жизни. Он боролся с воспоминаниями, как мог. Но Лена и девочки всегда были рядом. Он слышал их шаги, голоса, смех. Никто не может так хихикать, как маленькие девчонки. Будто птички щебечут. Он не видел их мертвыми и представить не мог. Только живыми. Сейчас этот терпкий густой аромат тогдашней черемухи шел, словно от подушки, и заливал всю комнату вокруг. Он протянул руку. Никого. И опять нестерпимо жарко и душно.
Алехин повернулся на живот, перевернул подушку, уткнулся в ее короткую прохладу лицом. Кондиционер не работал. Электричество во всем районе отключили еще вечером. В открытое окно слышна была далекая канонада. Липа сказала, что каждую ночь в районе аэропорта обстрелы. Одни стреляют, другие отвечают. «Грады», пушки, минометы. И так до утра. В целях безопасности Белкин запретил пользоваться подстанцией. Бак с дизельным топливом опустел еще в июне, когда белкинские ополченцы захватили Донецк. Вдруг бомбежка или обстрел, а тут – под боком – резервуар с горючим.
Алехин снова перевернулся на спину и тут же уснул. Джетлаг брал свое. Лена шла впереди с каким-то военным. Он знал, что это она, даже несмотря на рыжие волосы. Почему, кстати, рыжие? Алехин ускорил шаг, но окликать не стал. Что она делает здесь, на Донбассе? Приехала за ним? А девчонки с кем? И что это за военный? Он уже был так близко, что услышал их голоса. Военный размахивал руками. Что-то оживленно рассказывал. Она смеялась. Ну точно Лена. Кто же еще? До них оставалось меньше десяти метров, когда они остановились у приземистого одноэтажного домика. Военный одной рукой взял Лену за локоть, а другой – отворил дверь без ключа. Она была не заперта.