Реи?с
Шрифт:
– Рыжик мурчит и лечит ее, а она головы поднять не может, – пожаловалась Липа. – Я думала, придуряется. Померили – сто восемьдесят на сто двадцать. У меня верхнее выше ста двадцати не поднимается. А у нее нижнее – сто двадцать. Нельзя ее никуда везти. Щас таблетки приняла, подождем.
Липа сказала, что останется с мамой, по крайней мере, до завтра и что Алехин может ехать во дворец или куда ему вздумается, а утром они созв'oнятся.
– Не могу Белкину дозвониться, – добавила она. – Сигнал есть, а оба его телефона вне зоны. Если увидишь, скажи ему, что я у мамы осталась. На ночь. Он тебе поверит.
Они попрощались. Алехин сел в машину, включил двигатель и поехал. Как робот. Он не понимал, что делает. И остановиться не мог. Словно машина сама все делала за него, а он просто изображал
Очнулся на окраине какого-то села. «Патриот» стоял аккуратно припаркованным на обочине. Алехин вышел из машины. Пошел в сторону первого дома. Увидел, что в выгоревшем поле с правой стороны стоят военные грузовики и ходят какие-то люди в форме. Мимо него друг за другом бежали двое мальчишек с деревянными ружьями. Он поймал одного из них за ворот рубахи.
– Как село называется?
– Вершки! Вершки же… Дяденька, пустите меня!
Сергей отпустил мальчика. Сел на землю, обхватил голову руками. И неожиданно успокоился.
Вот и конец маршрута. Приехал, наконец, на семейное кладбище. В этом белесом от жары небе над его головой они и погибли. Он приехал найти убийц. И отомстить. Кому? Себе, наверное. Он сам убийца и есть, и его потянуло на… На место преступления. Он должен был быть с ними. В этом чертовом самолете. А он прятался, как крыса, на яхте в Лос-Анджелесе. Трахал проституток. Лена с девочками три года папу не могли увидеть, по твоей, папа, вине. А в день, когда они на самолете к тебе летели и погибли, ты так ждал встречи, что какую-то б…дь в баре подцепил и в постель к себе заволок. Ну, конечно, это проверка была. Умного изображал. Ждал, когда «остынет след». Ты в какой книге это прочитал, Алехин? Ты вообще когда книгу последний раз в руки брал? В кино подсмотрел? По телеку? Про остывающий след? Он никогда не остынет, Алехин. Твоя жена и дочери, которых ты так любил и по которым так убиваешься теперь, погибли из-за тебя, мусор. Именно – мусор, а не мент. Ты, Алехин, себя жалеешь сейчас, а не их. Ты даже маньяка своего поймать не смог, Бульдог тупой. Все очень просто, Алехин. Ты спи…дил чужие деньги. Да, нет на тебе крови младшего Книжника. И Антона не ты убил. И вообще никого на удивление не замочил в тот день. Ты просто поработал часок в крематории и оприходовал чужие бабки. Да, бандитские, да, кровавые. Да, отжатые у других людей. Но не твои. Тебе нужно было вернуться к Книжнику, все рассказать, вернуть бабки. А ты их украл. И потом запрятал свою семью в укромное место, а себя – еще дальше. Ты так всю жизнь ховаться и хотел, как сказала бы эта Липа? След шестидесяти «лимонов» не остынет никогда, Сережа. И ты это знаешь лучше всех. Деньги не пахнут – они воняют, Алехин. Что ты с ними можешь сделать теперь, что купить? Из-за этих е…ных бабок погибла твоя семья. Твоя жизнь. И никто, кроме тебя, не виноват. Кого ты здесь ищешь, кому хочешь отомстить? Тому, кто на кнопку нажал? Кто приказ отдал? Но они не в твою семью стреляли. А в самолет, потому что здесь война. Но это не твоя война, Сережа. И семья твоя не должна была здесь оказаться. Они должны были быть с тобой. Совсем в другом месте. Ты идиот, Алехин, ты просто мудак. Ты всех обдурил, Сережа. Ты купил им билет на войну, в один конец, на тот свет, а сам отсиживался на другом краю этого. Если ты мужик, Алехин, то достань свой «Макаров», или что там у тебя припасено за поясом, и пусти себе пулю в лоб. Рискни. Кто знает, может, они еще здесь. И ждут. А ты все не стреляешь. Уговариваешь себя, что должен кого-то найти и кому-то отомстить. А ИМ нужна эта месть? Ты ИХ спросил? О’кей. Найдешь виноватых, убьешь, отомстишь. Тебе полегчает? Семью вернешь? Будешь снова счастлив, офицер? Хотя какой ты, на хрен, офицер? Ты мент поганый, Алехин. Мусор. Для тебя человека убить – что высморкаться. Семью ты любил? Если бы любил, то был бы с ними. А ты, Алехин, любишь только деньги. И что ты теперь на них купишь? Новую семью? Новый дом? Дворец? Новую яхту? Всех б…дей? Тебе это надо? Нет, ты правильно сделал, что приехал сюда. Ты приехал
– Военный, вам плохо? – прервал его самоубийственный поток сознания человек в синей форме российского МЧС, который держал в руках что-то похожее на пылесос.
– Я в порядке, спасибо, – Алехин опустил голову от солнца, которое стояло почти в зените и било прямо в глаза, если посмотреть вверх. – А что это у вас?
– Металлоискатель, – эмчеэсовец сел рядом с ним на землю, вытер пот с красного лица и достал пачку «Мальборо». – Американский. Потрясающая машинка. На полметра под землей иголку чувствует. Закурите?
– Нет, спасибо, не курю, – Алехин разглядывал металлоискатель. – Какие сокровища ищете?
– А вы разве не в курсе? Все более или менее крупные обломки самолета уже собрали. Ищем теперь то, что могло под землю уйти, в траве затеряться. Сердюков. Капитан Сердюков.
– Алехин. Подполковник Алехин, – оговорился Сергей. Но слово уже вылетело.
Они пожали друг другу руки.
– Командир ополченцев? – спросил Сердюков.
– Вроде того.
– Понятно. Что, машина сломалась?
– Да нет. Просто решил отдохнуть. Сейчас поеду.
– Хорошее дело. Мы тоже закругляемся. Охрану еще вчера сняли. Все поле зачищено. Можно в футбол играть. Трава отрастет и будет, как раньше. Словно ничего не было.
– А где остальные обломки?
– В Донецке на вокзале. Будем отправлять в Англию.
– А тела?
– Да какие тела... Не хотел бы я быть на месте родственников сейчас. Даже представить не могу, что они чувствуют. Вы бы видели этот ужас. Все вперемешку. Даже по ДНК многих не опознать. Ну не будешь же ты палец хоронить… Или ухо, к примеру. Или будешь?
– Что, все так плохо?
– А как ты думал? – Сердюков перешел на «ты». Докурил сигарету до самого фильтра, бросил на землю. Стал подниматься, отряхивая форму. – Ну, мне пора.
– А останки тоже на вокзале?
– Нет, сегодня отправили. В четырех вагонах-рефрижера-торах. В Ростов. Оттуда чартером в Лондон. Так, по крайней мере, сказали.
– Понятно.
Алехин встал, пожал Сердюкову руку. Тот подхватил металлоискатель и вернулся к своим в поле. Алехин направился было к машине. Но вдруг остановился и снова сел на землю. Земля была горячая, как сиденье с подогревом.
– Ну чего расселся? – услышал он сухой, как осенний дубовый лист, старушечий голос за спиной. – Чего сидишь? Ничего здесь больше не высидишь, милок.
Алехин повернул голову, увидел очень старую женщину с морщинистым лицом, в платке и линялом, неопределенного цвета рубище. Плечи у нее, однако, были расправлены, словно она опиралась на что-то, словно за спиной у нее была невидимая стена. От старухи даже на расстоянии пахло погребом. И старостью.
Он не стал ничего говорить. Наговорился с Сердюковым. Вновь отвернулся и стал смотреть на работающих в поле эмчеэсовцев.
– Иди, давай, – сухо, без всякого выражения продолжила Полина Трофимовна. – Она ждет тебя.
– Кто? – устало и безразлично спросил Алехин, не поворачивая головы.
– Сам знаешь кто. Иди, спасай ее. А то поздно будет.
Алехин повернулся и увидел спину удаляющейся старухи. Она сняла платок и держала его в руке. Ветер растрепал ее сухие седые волосы. И она больше не казалась такой старой. Просто уходящая женщина. И все.
Через несколько секунд Сергей завел мотор, заглянул в зеркало заднего вида и не увидел старухи. Та точно растворилась.
В Торезе Алехин остановился у колонки, где какой-то военный с шутками и прибаутками поднимал и вешал ведра, полные ледяной воды, на крючки коромысла на плечах заливающейся смехом женщины лет тридцати.
Продолжая смеяться, женщина, однако, сказала ему ее не провожать, «а то муж увидит».
– Муж объелся груш, – пошутил военный, по возрасту офицер или контрактник. На ополченца он был не похож. Высокий, поджарый, в хорошо сидящей форме российской армии.
Алехин нажал на рычаг колонки. Давление было таким, что он сразу забрызгал себе брюки и ботинки. Тщательно вымыл руки, лицо, шею ледяной водой. Нагнувшись, попил с пенящейся струи. Утолив жажду, направился к машине и вновь поймал взглядом офицера.