Реи?с
Шрифт:
Тот закончил любезничать с женщиной с коромыслом, отдал ей честь и пошел в другую сторону, постукивая себя рукой по ляжке в такт мелодии, которую довольно громко напевал себе под нос:
– Та – та-та-та-та-та – та-та-та – та-та…
Когда «та-та-та-та-та» вдруг кончилось словом «Эсмеральд'a», Алехин остановился как вкопанный. Он слышал эту песенку раньше. Офицер удалялся, прихрамывая на левую ногу. Алехин мгновенно почувствовал на языке зловонный вкус воды из сливного канала под Тверью. Он вспомнил теперь, откуда была эта ария и где он ее слышал. Незнакомец не оглядывался. Алехин старался держать дистанцию. К сожалению, других прохожих на улице не было, и стоило тому оглянуться, как он тут же заподозрил
Прошли два квартала. Мимо пустынного детского сада, мимо пятиэтажки из белого кирпича, с бельем, свисающим с веревок на балконах. Прошли мимо почты. Офицер остановился у стеклянной двери и долго читал объявление, потом снова двинулся в путь.
Алехин проверил пистолет за спиной.
«Хорошо бы с предохранителя снять, – подумал он, но решил не рисковать. – Успею. Главное – не спугнуть. Не упустить в этот раз».
Офицер остановился у приземистого одноэтажного домика из широких некрашеных, посеревших от времени бревен, с крышей из старого, местами битого шифера. Открыл дверь ключом и, не оборачиваясь, вошел внутрь.
«Странно, – пронеслось в голове у Бульдога. – Странно, что он не посмотрел по сторонам перед тем, как войти».
Алехин подошел к двери. Подождал, пока сердцебиение придет в норму. Достал пистолет, снял с предохранителя и, медленно придерживая, взвел затвор. Поднял руку, чтобы постучать. Раздумал. Кистью легко толкнул дверь. Она была не заперта. Придерживая дверь свободной рукой, Алехин открыл ее достаточно для того, чтобы протиснуться внутрь.
Посреди кромешной тьмы Сергей остановился, дал глазам привыкнуть. Стал разбирать очертания. Окна закрыты и занавешены. Воздух прохладный и сырой. В нос сразу ударил сладковатый запах плесени с примесью еще чего-то знакомого. Но сразу вспомнить чего, не получалось. Держа ПМ перед собой на уровне лица обеими руками, он сделал три легких шага, стараясь не наступать на пятки. И вдруг отчетливо вспомнил этот запах. Так пахнет кровь, затекшая в щели и зазоры между половыми досками и высохшая в них. Ему показалось, что скрипнула половица. Или это был чей-то глухой стон в глубине дома. Алехин так и не успел понять, что это было. Как и не смог определить, чем его ударили сзади по голове.
Просто вокруг больше ничего не стало, ни очертаний предметов, ни звуков. Ничего, кроме окутавшей его тьмы.
Глава двадцать первая
ШРАМ
Торез. Донецкая область. Август
Ни дуновения ветерка. Ни ряби на воде. Гладь, как зеркало. Лодка, незаметно перетекая в отражение, кажется от этого высокой. Вокруг никого. Озеро пустынно. Природа замерла, как на фотографии. В синем небе ни облачка. Вода такая же синяя, как небо. Разве что чуть зеленоватая возле поросших высокой осокой и ольхой берегов. Странно, что совсем не слышно ни птиц, ни звуков другой лесной жизни. Даже комары не гудят. Их или вовсе нет, или слишком далеко от берега. Тишина такая, что даже не звенит в ушах. Мертвая. Словно картинка в 3D – неживая, но проработанная до мельчайших деталей. Лодка замерла посередине озера. Обездвижены и силуэты двух людей в ней. Как и их зеркальные копии в воде. И вот будто включили звук – женщина в лодке смеется. Гулко, как павильонная запись. Мужчина молча встает во весь рост. Что-то говорит. Женщина на корме тоже поднимается, опираясь тонкой рукой в белой перчатке о бортик. Снова смех – теперь смеются оба.
Алехин вдруг видит их совсем близко, словно камера, без перебивки, выдала передний план, как в кино.
Лица мужчины не видно. Он стоит к Алехину боком. Белая рубашка. Серые бриджи. Высокие носки-гетры. Прическа – полубокс. Это старое кино. Но почему тогда цветное? Почему такой насыщенный, яркий цвет? И такой густой, затхлый запах воды, словно и не озеро вовсе, а болото. И от этого как-то тревожно и не по себе.
Мужчина поднимает к глазам огромную, квадратную, старинную черную фотокамеру. Рыжая женщина, похожая на Лену, ставит руки на бедра, кокетливо поворачивает вбок обе сомкнутые в коленях ноги. Поднимает подбородок. Голова тоже вполоборота. Позирует. Все-таки кино. Старая, отреставрированная, неестественно ярко раскрашенная копия. Как «Унесенные ветром». Впрочем, это тоже американское кино. Или книга? Алехин не может вспомнить названия. Тоже из двух слов. Вот сейчас он… Да, да, да! Мужчина широко размахивает тяжелой камерой на кожаном ремешке, как пращой.
Но… это… не… кино…
Рыжая женщина теперь оказывается в жилете цвета хаки, в синих потертых джинсах. А мужчина – военный. Он в военной форме. Знакомая фигура. Где он мог его видеть? Это не кино! Не кино… Но почему Алехин не может крикнуть? Не может ни рот открыть, ни пошевелить губами. Ни вообще сдвинуться с места. Во время замаха, как в замедленной съемке, мужчина поворачивается лицом к Алехину, и… тот узнает себя.
Военный со всего маху бьет Лену камерой по голове. Она падает за борт. Звук опять отключен. Лена бесшумно барахтается в воде, пытаясь уцепиться рукой за борт. Мужчина беззвучно бьет ее веслом по руке. Потом по голове. Еще и еще раз…
Лена! Леночка!.. Она исчезла. И только круги расходятся по поверхности воды…
Адская боль в голове, словно ее раскололи пополам.
Искры в глазах и… И черные ручьи...
Алехин пришел в себя. Его рот был наглухо заклеен скотчем, несколько раз туго обмотанным вокруг головы. Руки – вытянуты вверх над головой, связаны в запястьях. Сергей запрокинул голову, увидел, что его накрепко стянутые скотчем и веревкой руки привязаны к массивному ржавому крюку. Крюк, в свою очередь, висел на короткой цепи, выходившей прямо из верхней точки потолочного свода, из потемневших от времени некрашеных досок.
«Раньше был чердак, – сообразил Алехин. – Потолок разобран. Готовая пыточная камера».
Кисти онемели. Сергей не чувствовал их. Ноги тоже были связаны в щиколотках и почти касались округлых, щелистых досок пола со следами потерявшей блеск и потемневшей коричневой краски. Любое движение ног отзывалось острой болью в плечах и голове. Голова нестерпимо ныла в затылке.
Алехин опустил голову. Посмотрел по сторонам. Тусклая настольная лампочка в углу на маленьком столике под черными ликами икон в белом кружевном обрамлении едва освещала неширокую комнату с двумя низкими и узкими окнами, за которыми вместо дня была ночь.
За столиком под иконами Сергей разглядел темную фигуру. Присмотрелся.
Мужчина пил из большой жестяной кружки. От кружки поднимался пар. Время от времени он что-то макал в нее, потом, причмокивая, жевал. В детстве в таких случаях тетка, мамина сестра, строго отчитывала Сережу: «Не сёрбай!» Был бы рот не заклеен, так бы и сказал сейчас: «Не сёрбай, дядя!»
В комнате было душно и сыро. Когда глаза привыкли к сумраку, Алехин присмотрелся получше. Любая деталь, даже самая незначительная, могла спасти ему жизнь, но могла и...