Река рождается ручьями. Повесть об Александре Ульянове
Шрифт:
Первым нарушил тишину Дейер. Погладив пальцами подбородок, он снова переложил бумаги на столе перед собой с одного места на другое, взглянул на Сашу, прищурился.
– Скажите, подсудимый, в гимназии вы содержали себя на свои средства?
– Нет, в гимназии я содержался на средства отца.
– А в университете?
– Тоже... Впрочем, одно время я имел урок, который давал мне некоторые средства, но это длилось недолго.
– Значит, и в гимназии, и в университете вы содержались на средства своих родителей?
– Да.
–
– Семеро.
Дейер удовлетворенно, как будто он выявил только что такие факты, о существовании которых до этой минуты никому ничего не было известно, откинулся на спинку кресла.
Сидевший справа от него подслеповатый сенатор Ягн, испросив предварительно у председательствующего разрешения, вопросительно направил на Сашу лорнетку.
– Значит, в Петербурге, Ульянов, вы уже четыре года?
«Что же, он спал все время до этого?
– подумал про себя Саша и усмехнулся.
– Впрочем, сенаторское кресло, особенно здесь - под сенью окруженной городовыми Фемиды, вполне подходящее для сна место».
– Да, я уже четыре года в Петербурге.
– И что же, все эти четыре года старались навербовать себе сообщников? Или все-таки первые годы провели в учении?
Голос у Ягна был старческий, въедливый, дребезжащий.
– Все четыре года, проведенные в Петербурге, я занимался теми науками, для которых поступил в университет. Свидетельства о моем участии в занятиях, скрепленные ведущими профессорами естественного факультета, вы легко обнаружите в материалах дела, господин сенатор.
– Все ваши профессора, несмотря на оказанную им высокую честь воспитания юношества, совершенно не исполняют своих обязанностей!
– Что же касается до вербования сообщников, - продолжал Саша, не обращая внимания на гневную филиппику государственного старца, - то я этого не делал и в последнее время.
– Все, все до единого! До единого!
Ягн бросил на стол лорнетку и обиженно замолчал.
– У вас больше нет вопросов?
– Дейер наклонился к самому уху Ягна.
– У меня есть вопросы.
Сенатор Окулов - плотный, с седым бобриком коротко остриженных волос, с вислыми щеками - сверлил Сашу злыми, пронзительными, маленькими, черными глазами.
– Объясните суду, Ульянов, как вы попали в кружок? Кто был посредником?
– В этом деле не было никаких посредников, господин сенатор.
– Каким же образом сделалось ваше знакомство со злоумышленниками?
– Я сам сходился с людьми.
– С кем именно?
– С Генераловым, Андреюшкиным, Лукашевичем, Говорухиным...
– Пилсудского и Пашковского знали?
– С Пилсудским я познакомился только по поводу печатания программы. Пашковского я не знал совсем.
– А с Шевыревым и Говорухиным давно были знакомы?
– С прошлого года.
– Вы знали, где живет Говорухин?
– Знал.
– Часто бывали у него?
– Часто.
– Говорухин жил вместе со Шмидовой?
– Да.
– Шмидова была с ним в таких
– Нет, совсем не в таких отношениях. Они были просто соседями по квартире. Говорухин не доверял ей никаких своих дел.
– Вы утверждаете это?
– Утверждаю.
– А вам никогда не случалось, придя на квартиру Говорухина и не застав его дома, оставить что-либо Шмидовой для передачи Говорухину?
– Нет, не случалось.
Окулов, сделав какую-то пометку в своих бумагах, кивнул седым бобриком председательствующему, как бы говоря, что у него вопросов больше нет.
Дейер посмотрел на сидящих с обоих краев сенаторов - налево, на Бартенева (тот покачал головой, вопросов нет), и направо, на Лего (у Лего вопросов тоже не было) , после чего начал задавать вопросы сам.
– Скажите, подсудимый, какого числа уехал за границу Говорухин?
– Двадцатого февраля.
Саша посмотрел на маму. Она снова сидела, опустив голову, держа около рта носовой платок. Бедная мама, зачем ей сидеть здесь и слушать все эти крючкотворные вопросы давно уже выживших из ума сенаторов, единственная цель которых - увеличить степень вины второстепенных участников дела: Шмидовой, Ананьиной, Пашковского, Пилсудского, Сердюковой, Новорусского.
– Ульянов, из материалов дела следует, что провожали Говорухина за границу именно вы.
– Да, провожал Говорухина я.
– Почему Говорухин уехал за границу?
– Вследствие того, что он был причастен к замыслу на государя.
Саша взглянул на царский портрет. Курносое лицо Александра III было откровенно вздорно и тупо... «И что за рабская привычка называть государем этого посредственного, ничтожнейшего человека?..»
– Но ведь и вы были причастны к этому замыслу, однако же вы не уехали.
– Это было дело каждого - уезжать или оставаться.
– Позвольте, но какое же было основание вам и другим лицам, принимавшим участие в заговоре, оставаться в Петербурге, а Говорухину спасаться за границу? Как вы позволили ему уехать? Ведь он же был вашим соучастником! Он оставил вас здесь, а сам удрал за границу!
– Не он нас оставил, а мы остались сами.
Первоприсутствующий с досадой отодвинул от себя бумаги.
– Ничего не понимаю. Все-таки вы что-то скрываете, Ульянов. Этот непонятный случай с отъездом Говорухина за границу был отмечен еще следствием.
– Я ничего не скрываю, господин сенатор.
– Но почему же именно Говорухину выпала столь счастливая доля избежать преследований, а остальным, гораздо более молодым, остаться здесь? Почему?
Саша посмотрел на Дейера, устало опустил глаза.
– Вам этого не понять. Первоприсутствующий заерзал в кресле.
– Вы объяснитесь лучше, так и я пойму.
Саша нашел мамины глаза, вздохнул, сделал неуловимое движение головой, как делал это всегда в детстве, когда просил прощения за что-нибудь, потом медленно перевел взгляд на Дейера.