Реки не умирают. Возраст земли

Бурлак Борис Сергеевич

«Мы, дядя Ваня, будем жить. Проживем длинный, длинный ряд дней, долгих вечеров... будем трудиться для других и теперь и в старости, не зная покоя...»

Когда передача кончилась, Павла сказала:

— Чехов, может быть, самый грустный из наших классиков. Однако удивительно: его вещи вызывают каждый раз не только грусть, но и робкие ощущения ранней весны.

Георгий остановился у порога, издалека посмотрел на Павлу.

— И это тем более странно, что почти в любой чеховской пьесе гремят выстрелы на сцене и за сценой, — добавила она.

Он подошел к ней, наклонившись, одной рукой обнял ее

за плечи и поцеловал в сомкнутые губы. Она и отстраниться не успела. Он тут же отошел, взял очередную сигарету.

Павла проводила его растерянным взглядом. Она так долго ждала этого, что теперь, когда это случилось, она не могла поверить этому.

— Надо бы угостить тебя чайком, — вдруг спохватился он.

— Спасибо, мне пора идти.

Она не могла оставаться здесь ни одной минуты, чтобы как-нибудь случайно не разрушить хрупкого впечатления от его порыва.

Дома Павла обнаружила в почтовом ящичке письмо Олега, Мельком пробежала начальную страницу и огорчилась. Раньше она просто не отвечала ему на письма, думая, что все пройдет у парня. Ну, увлекся ни с того ни с сего, переболеет и забудется. Это бывает.

Однако дальше нельзя отмалчиваться. Она наспех набросала короткую записку. Прочла вслух дважды. Получилось что-то очень уж сердито. Так тоже нельзя отвечать на молодое чувство.

Она разорвала свою не в меру строгую записку-отповедь и принялась тщательно обдумывать другую. И кажется, перестаралась, вторая записка получилась слишком мягкой, оставляющей какие-то смутные надежды. И поэтому в конце добавила, чтобы он оставил ее в покое. Все-таки хлопнула дверью напоследок. Но что поделаешь? Безответная любовь — мука мученическая, и подогревать ее даже нечаянным кокетством грешно, право, хотя кому из женщин не льстят увлечения молодых людей... Ну о чем он думает? Разве не догадывается, что Георгий Леонтьевич — давняя судьба ее, Павлы? Или считает, что время сожгло все мосты? Но время умеет и наводить мосты...

Павла стояла у окна, смотрела на зимний притихший город. Крупные снежинки лениво роились у фонарей, точно поденки. Она думала о том, что вот сегодня и начался новый отсчет времени. Как ни мало живет человек на свете, однако ради будущего готов потерять целые десятилетия, чтобы поскорее одолеть «ничейную» полосу в жизни.

Павла верила в синхронную связь настроений: Георгий тоже, конечно, думает сейчас о ней. Но как? Отрывочно, между прочим, или сосредоточенно? Быть может, ему труднее подвести красную черту под колонкой минувших лет: у него взрослая дочь — трепетная память о прошлом. Тут не легко перейти к новому отсчету времени. Недаром он долго странствовал по свету, похоронив свою Зою Александровну. Второй брак, вторая жена — не любой и каждый способен сохранить свежесть чувств после пережитого. Единственное, на что надежда, — это эхо молодости.

А Георгий в тот вечер уснул сразу, едва прилег. Что значит весь день провести за городом, на лыжах. Спал крепко и поднялся бодрым, в отличном расположении духа, будто сбросил с плеч десяток лет.

Георгий пришел на работу, как обычно, раньше всех и позвонил Павле, чтобы просто услышать ее звучный, грудной голос. Не ответила.

Он взглянул на себя глазами Павлы: как он неумело обнял ее, торопливо поцеловал и отошел в сторонку, испугавшись своей дерзости. Они вроде бы поменялись теперь местами: она выглядит спокойной, равнодушной, а он позволяет себе такие штучки.

Надо бы поговорить, что называется, солидно, так нет, он отделывается всякими иносказаниями. До сих пор подумывал лишь о том, что к кому-то придется, рано или поздно, приклонить голову, не веря уже в чувства, которые с годами становятся до того рассудочными, что сама логика может позавидовать им; Но, выходит, песенка твоя еще не спета, товарищ Каменицкий?

Он снова позвонил ей на квартиру. И снова одни протяжные гудки. Да что с тобой в конце концов? Что за странное желание — сию минуту услышать ее голос? Э-э, друг Георгий, ты и в самом деле теряешь равновесие. Негоже, негоже на исходе пятого десятилетия.

Как раз тут и вызвал его к себе начальник управления.

— А я считал, что вы еще в командировке, — сказал Георгий, пожимая руку Илье Михайловичу.

— Еле добрался.

— Выпало столько снега, что немудрено было застрять.

— Добирался на всех видах транспорта, включая л у н о х о д.

— Что за луноход?

— Не знаете, Георгий Леонтьевич? Я тоже удивился, когда мне сказали, что повезут меня на луноходе. Да вам приходилось пользоваться его услугами.

— Нет, не догадываюсь, Илья Михайлович.

— Обыкновенный гусеничный трактор с санями на прицепе и дощатой халупкой на санях.

— Оригинально! — рассмеялся Георгий, — И кто же его так метко окрестил?

— Нашелся остряк-самоучка. Довольно тонкий намек на лунное бездорожье на земле.

Илья Михайлович выглядел молодцом. Комиссия по запасам утвердила еще триста миллиардов кубометров разведанного газа — неплохой прирост за год. Словом, дела у него шли в гору. Несколько дней назад в газетах был напечатан список лиц, выдвинутых на соискание Государственных премий, и в том списке значилась группа Шумского. Георгий поздравил с успехом.

— Мне, знаете ли, везет. В Татарии была удача, теперь здесь, — сказал Илья Михайлович таким тоном, будто речь шла действительно о простой удаче.

Они просидели вдвоем больше часа. Георгий обстоятельно доложил начальнику управления о ходе разведки на медь. Шумский остался доволен. Как бы размышляя вслух, он заговорил вполне уже доверительно:

— Боюсь, что теперь не дадут работать. Слава, Георгий Леонтьевич, всегда меняет отношения между людьми. Кого ты считал всю жизнь другом, тот совершенно неожиданно становится твоим противником.

— Зависть — неизбежная тень славы.

— Соавторов много развелось, вот в чем беда.

— Ну, к вашему открытию не присоединишься.

— Вы думаете, Георгий Леонтьевич? Могут найтись ловкие. К тому же эти соавторы — люди злопамятные. Не пойдешь на компромисс, они не пожалеют сил, чтобы и тебя лишить всех лавров. Конечно, дело не в лаврах, а в справедливости. И поверьте, я беспокоюсь главным образом о своих товарищах.

Георгий вспомнил Голосова, вечного с о а в т о р а отца, и не мог не согласиться с Шумским.

13

Кто бы ни приезжал в столицу с Южного Урала — начальник стройки, или главный инженер, или директор завода, — почти все каждый раз наведывались к Метелеву. И он охотно принимал всех. Больше того, сердился, когда его обходили. Эта привязанность Метелева к землякам сохранилась с той поры, когда он был секретарем обкома. Уральцы в шутку называли Прокофия Нилыча своим п о с т п р е д о м (постоянным представителем) в Москве.