Реки не умирают. Возраст земли
Шрифт:
Голосов слушал нетерпеливо и все посматривал в сторону меднорудного карьера, где клубилась цветная пыль от приглушенных взрывов.
— Ну, а после войны пришла сюда молодежь, геофизики. Начали разведку сызнова. Другие времена — другая техника. Дело пошло ходко. Вскоре они врезались в первую залежь. Потом открыли вторую, третью, четвертую, пятую...
— Вы же и недобурили-то совсем немного, — сказал Голосов.
— Пустяки недобурил. Но чувствовал, что должна быть тут руда, обязательно должна.
— Без всякой геофизики чувствовали?
— Она, геофизика, штука полезная, однако геологу нужен еще собачий нюх.
Каменицкий снова по-хозяйски оглядел со всех сторон заплывшую охристым илом брошенную дудку и коротко махнул рукой..
— Ладно,
В Березовке они, к сожалению, не застали тех, кого было нужно, и отправились в карьер.
— Да, это зрелище! — громко сказал Голосов, когда машина остановилась около обрыва.
С головокружительной высоты четко просматривались все кольцевые выступы, образующие гигантскую спираль, по которой, натужно гудя моторами, поднимались вереницы груженых самосвалов. Виток за витком описывали они, упруго растягивая за собой мотки густого дыма, который подолгу висел в неподвижном воздухе. На поверхности земли дул свежий ветер, а в карьере стояло абсолютное безветрие. Если бы на всех выступах-террасах, как на трибунах, разместить людей, то здесь, пожалуй бы, хватило места для целого миллиона зрителей. На темно-зеленом поле этого необыкновенного стадиона вместо ворот стояли экскваторы, и порожние самосвалы налегке устремлялись к ним. Тут счет велся на тысячи тонн, и были свои судьи, которые придирчиво следили за тем, чтобы порядок не нарушался. Когда грузовики скапливались в центре поля или у какого-нибудь экскаватора, оттуда долетали зычные автомобильные гудки. Но потом движение опять возобновлялось: порожние машины ловко обходили встречные — с грузом.
Голосов молча наблюдал за ходом м а т ч а на этом медном олимпийском стадионе, где люди, стараясь победить друг друга, сообща побеждали саму матушку-природу.
— Ну, как? — спросил Каменицкий.
— Внушительная картина, дорогой Леонтий Иванович!
— Теперь старые медеплавильные заводы Урала вздохнули с облегчением, руды сколько угодно.
— Но все началось опять-таки с той вашей дудки.
— Мою дудочку в этом оркестре не услышишь. И я показал ее вам не ради стариковского тщеславия, а просто как память о довоенных временах, — для сравнения. Так что зря вы в своей статье отказываете Уралу в новых открытиях.
— Я не отказываю, я пишу о том, что центр тяжести геологической работы перемещается в Сибирь.
— Центр тяжести... Почитают, почитают в Госплане такие статьи, и вовсе отвернутся от Урала, — чего, мол, с него взять, когда он свое уже отдал.
— Сгущаете краски, дорогой Леонтий Иванович, хотя будущее все же за Сибирью.
— Никто не преуменьшает того, что найдено в Сибири, однако нельзя забывать и о нашем Урале.
— Да я и не призываю к этому, батенька мой, — сдержанно отвечал профессор, мило улыбаясь.
— Там, где побывало двенадцать геологов, наверняка можно открыть тринадцатое месторождение...
— Этот ваш афоризм я помню.
— Он не мой. Я его позаимствовал у одного сибирского золотоискателя еще до революции.
Голосову не хотелось спорить, не за тем он приехал, но Леонтий Иванович не привык останавливаться на полпути.
— В геологии сравнения опасны, как и в истории. Нельзя так ставить вопрос: Урал или Сибирь? Такое ни к чему хорошему не приведет. Чтобы освоить богатства Сибири, надо еще покопаться на Урале. А вы клоните к тому, чтобы вовсе прекратить у нас поиски железной руды. Есть, мол, неподалеку кустанайская руда, есть, наконец, КМА. Чего еще нужно? Зачем же тратить деньги на разведку новых уральских месторождений, тем более, что они не прельщают металлургов? Вы простите меня, пожалуйста, Семен Захарович, но тут вы оказываетесь в роли Ивана, не помнящего родства.
— Не обижаюсь. Интересы государства превыше всего.
— Я не слыхал вашей последней фразы, Семен Захарович, вы ее не произносили. Не будем же мы, в самом деле, доказывать друг другу, для кого из нас интересы государства выше, а для кого превыше. Ненужная дискуссия. Но то, что вы не обижаетесь на прямоту,
— Что вы, дорогой мой! Я не отрекаюсь ни от одного своего слова. Я был и остаюсь горячим патриотом ярских комплексных руд. Но, поймите вы, если сейчас, в данное время, государству выгоднее эксплуатировать другие месторождения, то упорствовать здесь, ей-богу, вредно.
— Для кого вредно — для вас или для государства?
— И опять не обижаюсь. Знаю, что вы никогда не были каким-то местником.
— Хрен редьки не слаще.
— Не понимаю.
— Ну вот, уже и не понимаете! Когда какое-нибудь ведомство блюдет лишь собственные интересы, не считаясь с интересами других, то это ведь тоже местничество, только возведенное в министерский ранг. Машиностроители голосуют за нашу природнолегированную сталь, а капитаны черной металлургии против. Им, видите ли, экономически не выгодно возиться с ярской рудой. Им, выходит, наплевать, что технически выгодно строить корабли, машины, катать трубы для газопроводов из нашего металла. Формально такие люди тоже борются за государственные интересы, а фактически они пекутся лишь о себе. Нет, Семен Захарович, надобно идти навстречу новым инженерным проблемам, а не плыть по течению доброй, старой металлургической науки...
— Я геолог, не металлург.
— Тем паче.
— Но вы-то сами давно вмешиваетесь в дела металлургические.
— Постольку, поскольку меня касается.
— Завидую я вам, Леонтий Иванович. Неистовый вы человек! Кажется, всего достигли: за никель отмечены Государственной премией, за медь — Ленинской. И до сих пор продолжаете отстаивать еще и ярское железо.
— А кто другой это станет делать? Была надежда на вас...
— Но я оказался по ту сторону баррикады?
— Зря посмеиваетесь. Вопрос тут принципиальный. Дело не в инженерном эгоизме и уж, конечно, не в ущемленном самолюбии какого-то чудака-геолога. Поставлены на карту миллиардные затраты. Кое-кто сейчас вполне серьезно спрашивает: «Да был ли мальчик-то, может, мальчика-то и не было?», «Да был ли смысл-то строить комбинат, может, смысла-то и не было?»
— Опять вы сгущаете краски, батенька мой.
— Был, был м а л ь ч и к, уважаемый Семен Захарович. Вы сами доказывали в своих трудах. Значит, нужда вести начатое дело дальше, а не переводить его, как вы выражаетесь, с узкой колеи на широкую. — Он снизу вверх глянул на профессора и, коротко махнув рукой, сказал по-дружески: — Ладно, посмотрим-ка главную залежь.
— Охотно, — не сразу ответил Голосов, думая о своем.
Машина спускалась в карьер очень осторожно, а никелированный олень на радиаторе готов был кинуться с верхотуры в самую бездну, когда навстречу, упрямо сбычившись, надвигался — тоже никелированный — зубр на капоте самосвала. Зубры шли один за другим, их было много, и застывший в отчаянном прыжке олень, казалось, даже растерялся.
Чем ниже, тем больше зелени на террасах и балконах — нежная окись меди, точно молодая поросль, тут и там пробивалась среди скал, а дно карьера было сплошь зеленым.
Каменицкий целый час показывал гостю все «рудное тело».
— Помните покойного Крейтера? — неожиданно спросил он своего спутника.
Голосов мотнул головой в знак того, что помнит.
— Уж на что был тонкий ценитель меди, но и тот спокойно отдавал мне этакое богатство, не веря, конечно, в его существование.
Голосов хорошо знал Крейтера. Еще бы ему не знать профессора Крейтера, который ввел его в науку! Шеф, бывало, с мягкой иронией рассказывал в НИИ, как одному геологу с Урала везде и всюду мерещится руда; как он, Крейтер, осматривая однажды с этим геологом пустой шурф, сказал ему полушутя-полусерьезно: «Не утомляйте себя, коллега, дальнейшими поисками, я дарю вам березовский колчедан». Французы правы: хорошо смеется тот, кто смеется последним. Везет старику феноменально...