Реквием патриотам

Сапожников Борис Владимирович

– Мы жили не очень плохо, - сказала в ответ Томоэ, - пока не умерла мама. Отец очень многое продал и влез в большие долги, чтобы организовать ей достойные похороны. Даже свой меч был вынужден продать. После этого мы очень обеднели, а отец выбивается из сил на работе, чтобы обеспечить нам жизнь.

– И ты покинула его в такое время?
– удивился Ёсио.

– Да, - кивнула Томоэ.
– В том сандзе, где я жила нет достойных людей. Самураи либо слишком стары, либо уже женаты, а идти за хэймина...
– Томоэ многозначительно замолчала.
– Вот я и отправилась искать счастья в Химэндзи.

– У меня есть к тебе одна просьба, которую ты можешь счесть несколько непристойной, -

очень аккуратно, выбирая каждое слово, как на переговорах с дайме особенно важных кланов, - однако я все же изложу ее. Юноша, что принес тебя к госпоже Масако, Химура Кэнсин, он испытывает к тебе определенные чувства. Он не просто не бросил тебя на улице, хотя так поступил бы почти каждый благородный человек, но и попросил перед госпожой Масако за тебя, а это, согласись, говорит о многом. Я прошу тебя присоединиться к нему в том "изгнании", куда он отправляется. Он будет жить как торговец лекарствами, чтобы оправдать те деньги, что я ему стану присылать, однако одинокий человек вызывает не то чтобы подозрения, а скорее недоумение. Я прошу тебя быть ему женой, только для жителей провинции, где вы будете жить. В отношениях между собой вы, думаю, разберетесь сами. Мне нужно лишь твое согласие.

Томоэ почувствовала, что краснеет, она долго молчала, Ёсио ждал ответа, ни слова не говоря. Наконец, она решилась и дала ответ.

Томоэ вошла в комнату, которую она делала с Кэнсином. За ней шагал слуга со здоровенным коробом в руках. Короб этот испускал ароматы разнообразных трав. Кэнсин оглянулся на них, в руках он держал влажную тряпицу, по лицу его снова текла кровь. Сказывалась прошлая ночь.

– Оро?
– удивился Кэнсин.

– Я все объясню тебе после, Кэнсин, - заявила Томоэ.
– Времени на объяснения нет.

Тон ее не давал юноше никаких вариантов и возможности возразить. Он последовал за Томоэ, бросив окровавленную тряпицу в плошку с водой, стоявшую перед ним на подоконнике.

Слуги проводили их до выхода из дома Чоушу Ёсио. Кэнсин взгромоздил на спину пахучий короб и они зашагали прочь из Химэндзи. За спиной Томоэ несла длинный сверток, где прятались катана и вакидзаси юного хитокири.

– Так что, все же, происходит?
– поинтересовался Кэнсин.

– Мы уходим из столицы, - ответила Томоэ, - и поселимся в провинции Тори, в доме, снятом на деньги Ёсио-доно. Мы станем жить как торговец лекарственными травами и его жена, чтобы не вызывало подозрения то, что у нас постоянно водятся деньги.

– Как муж и жена?
– непонимающим тоном повторил Кэнсин.
– Это приказ Ёсио-доно?

– Да, - не колеблясь ответила Томоэ и Кэнсин понял, что если она и говорит правду, то определенно не всю.

Молодой самурай не придал этому особенного значения.

– У тебя есть онна-тегата?
– спросил он, чтобы как-то продолжить разговор.

– Конечно же, - улыбнулась Томоэ, - как бы, по-твоему, я приехала в столицу.

Я проводил глазами Кэнсина с Томоэ, идущих по улице, и двинулся в противоположную им сторону. Мой путь лежал не в Тори, где станут жить "торговец лекарственными растениями и его молодая жена", а в соседнюю провинцию - Ога, где я должен был попутно со слежкой за Кэнсином вербовать новых людей, взамен погибших в битве дома у госпожи Масако. Нелегкая задача, не смотря на то, что дом, купленный Ёсио через несколько подставных лиц, где станут жить Кэнсин с Томоэ, находился на самой границе провинций. Но ничего не попишешь, нас и так не слишком много, а теперь, с потерей клана Цурихара (дайме его и почти всех самураев вынудили покончить с собой) и многих наемников, погибших в доме госпожи Масако,

осталось просто катастрофически мало.

Я вскочил на коня и, тронув пятками его бока, двинулся к воротам Химэндзи. Как ни странно, столицу после прошлой ночи не закрыли, хотя это казалось бы очевидный шаг. Видимо, этому "инциденту" не придали особенного значения или постарались не придать.

– Почему?!
– негодовал Седэн, расхаживая из стороны в сторону по своей комнате.
– Почему город не закрыли?! Бунтовщики сейчас побегут из Химэндзи, а мы, значит, им и ворота открыли, так получается!

– Довольно, - бросил ему немолодой самурай Ханафуза Дзин-Эмон, - от того, что ты повторяешь это раз за разом, ворота сами собой не закроются.

Седэн бросил гневный взгляд на Дзин-Эмона, которого за глаза все в отряде звали Деревянная башка или Мешок с порохом, за недалекость и вспыльчивый характер. Хотя почти всегда, когда он что-нибудь говорил это приходилось удивительно к месту и у многих возникало чувство - как он сам до этого не додумался, ведь все так просто и понятно. Видеть простые вещи тоже своего рода талант.

– Дзин-доно прав, Седэн-доно, - поддержал Деревянную башку самый молодой самурай в отряде Икухара Исао.
– Мы все устали после сражения с бунтовщиками и грустим о погибших, так зачем же зря расходовать силы на пустой гнев.

Седэн угостил и его столь же неприятным взглядом, но злиться на юношу (почти мальчишку) было просто невозможно. Тот с таким умильным видом говорил умные вещи, что становилось смешно.

Коня я продал в первом же городе провинции Ога (по иронии судьбы, городской страже), за его стенами он мне ни к чему, да и ездить по провинции верхом - привлекать абсолютно ненужное внимание. Денег у меня было предостаточно, но и лишние не помешают. Я снял комнату в гостевом доме и в тот же день спустился в его общую залу - послушать чем живет славный город Ога (интересно, по названию города была названа провинция или наоборот?). Сев за столик, я заказал себе сакэ и оглядел залу. Час был уже поздний и людей было довольно много. В основном, это были небогатые самураи и секунины с акиндо, тоже в самом лучшем случае среднего дохода. Однако именно на этих людях и строятся все восстания и заговоры - они всегда хотят лучшей доли, нежели имеют (а часто и заслуживают), и всегда завидуют тем, кто добился в жизни большего. В общем, как говорят на материке: "Идеальные жертвы Искушения".

Разговоры они вели, по большей части, о погоде, женщинах, своем ремесле и тяжкой доле. Очень скоро мне стало настолько слушать их, что я допил свое сакэ и вышел на улицу. Наверное, я все же не создан для дел, поручаемых мне Ёсио, очень жаль, что я так и не поговорил с ним об этом - времени не было. Не бросать же теперь Кэнсина - опасность ему грозит самая реальная. За этими мыслями я едва не врезался в юношу-самурая в красном кимоно и белых кобакама.

– Спите на ходу, - усмехнулся тот.

Мы замерли друг напротив друга, вглядываясь в лица друг другу, и почти одновременно рассеялись.

– Сейсиро!
– воскликнул я.

– Кэндзи-доно!
– вскричал он.

Мы обнялись и хлопнули друг друга по плечам. Куки Сейсиро я помнил еще с тех пор, как он был совсем мальчишкой. Это было еще до моего отбытия за границу, в то время семья Куки жила в Химэндзи и он учился той же рю (Араки), что и я. Там я был одним из младших учителей и в мою группу как раз и входил Сейсиро. Мы быстро стали близкими друзьями и он приходил поглядеть на меня, когда я демонстрировал свое мастерство (громко сказано!) на разнообразных праздниках в учебных поединках с представителями других рю.