Реквием по братве

Афанасьев Анатолий Владимирович

— Почему недоволен, очень доволен, дядюшка. Спасибо большое.

— Ванюшку Розентальчика слушайся во всем, он плохому не научит.

При этих словах волосатый адвокат зычно захохотал — и за руку потянул Арслана из кабинета. Оставшись один, Рашид-борец вольно раскинулся в кресле, расслабился. Тело отдыхало, ум дремал. Не так уж все плохо. Арчи будет сперва депутатом, потом спикером, как блистательный Руслан, потом можно двинуть его в президенты. Постепенно из гадкого утенка вырастет лебедь. И все те, кто сейчас посмеивается над доверчивым мальчиком, станут изо всех сил добиваться его расположения. Разумеется, Арчи понадобится мудрый опекун, чтобы помочь управлять россиянским стадом…

Теплые, приятные мысли убаюкали магната, затуманили усталые очи — и важное решение, как часто с ним бывало, он принял на грани яви и сна…

У Таины — премьера. Первый раз она выходила в прямой эфир со своей собственной пятнадцатиминутной передачей «Новый русский на рандеву». Давно об этом мечтала — и вот сбылось. Полгода пробивала свою идею через всевозможные инстанции, убеждала, уговаривала, рассыпалась мелким бесом, — и наконец случилось чудо. Вернее, просто

сложилась благоприятная обстановка. Телевидение на ту пору напоминало кипящий котел, где в мясном бульоне, перед тем, как свариться, сцепились в смертельной схватке головастики всех видов. Атмосфера зеркально отражала то, что происходило во всем российском, самом демократичном в мире обществе, охваченном массовой шизофренией: хаос, взаимное недоверие, борьба всех со всеми — и подспудно — тупое, смутное ожидание скорого апокалипсиса. Среди шальной телевизионной братии первыми, как водится, ломались те, кто неудачно продался, чьи покровители загодя драпанули из России или у чьих роскошных хором уже маячил судебный исполнитель с наручниками. Тех, кто неудачно продался, их более умные коллеги пожирали между утренней рюмкой коньяку и вечерними новостями как бы для разминки, не ощущая вкуса перемалываемых костей; но и среди тех, у кого пока все было в порядке, вряд ли нашелся бы хоть один самый захудалый репортеришка, который в здравом рассудке мог сказать, что он уверен в завтрашнем дне. Даже неприкасаемые, элита из элит, те, кому платили по двадцать, тридцать штук за один выход, после эфира выглядели так, будто вылетели из парной, где их вдобавок прямо в одежде окунули в бассейн. Кроме внутренних разборок (в них так или иначе участвовали все каналы), втягивающих в свой водоворот всех чистых и нечистых, обитателей «Останкино» по-прежнему донимали призраки 93-го года, когда обезумевшая чернь подступила вплотную к родному гнездовью, грозя разнести его по кирпичику своими измазанными в крови и мазуте клешнями. Тогда их спасли от расправы благородные омоновцы, бескорыстные защитники прав человека, но где гарантия, что, повторись история на новом витке, все опять кончится благополучно. Страна уже не та, любимый президент умственно занедужил, да и лихие спецназовцы после чеченской бойни стали как-то недобро, блудливо коситься на независимых журналистов…

Преимущество Таины Букиной было в том, что она не принадлежала ни к какой определенной тусовке. Никто толком не мог сказать, у кого она на содержании. Недавно ее вызвал на собеседование директор информационных программ, некто Туеросов Халим Олегович, личность необыкновенная во всех отношениях. Известен он был прежде всего тем, что сумел продать себя практически всем без исключения враждующим между собой финансовым группировкам и никого ни разу не подвел. При этом продолжал пользоваться полным доверием царской семьи, которой клялся в верности с 91-го года. Сверхъестественную изворотливость Халима Олеговича многие объясняли покровительством высших сил, а именно самого Князя Тьмы, другие намекали на его родственные связи с Папой Римским, но Таина полагала, что причины непотопляемости телемагната заключаются в нем самом, в его фантастическом умении менять взгляды, убеждения и пристрастия не ежеквартально, в зависимости от направления политических ветров, на что способен каждый порядочный демократ, а практически ежечасно, в процессе любого разговора, на глазах у собеседника, причем новым убеждениям Туеросов отдавался с таким восторгом и ликованием, с каким рано созревший юноша впивается в губы своей первой возлюбленной. Как бы то ни было, при любых потрясениях, когда рушились самые прочные репутации, когда пушинкой слетали с плеч забубенные журналистские головы (часто в буквальном смысле), Халим Олегович, пылкий и непреклонный, оставался на самом верху, разве что иногда перемещался с канала на канал, да изредка, раз в год, отбывал в Штаты на очередную стажировку. В последний месяц из Туеросова неожиданно вылупился крутой патриот, который мог дать фору любому. В одном из недавних выступлений Халим Олегович, бешено сверля глазами какого-то приглашенного на передачу замухрышку нацмена, яростно возвестил, что намерен самолично организовать фонд для возведения крепостной стены по всему периметру Северного Кавказа, через который, по его словам, не просочится ни один террорист-инородец. Также он первый на телевидении употребил слово «русский» в нейтральном смысле, без привычного ругательного оттенка (русский фашизм, русская мафия, русские рабы и т. д.), что, однако, далось ему нелегко: после знаковой передачи Халима Олеговича отвезли в загородную резиденцию с сердечным приступом.

Попасть к Туеросову на прием для рядового сотрудника было либо невероятным везением, либо означало конец карьеры. Внешне Халим Олегович не представлял из себя ничего выдающегося: невзрачный пухлый мужичок с козлиной бородкой а-ля дедушка Калинин и с миндалевидными, печальными глазами, как у человека, который вечно удручен неведомым для большинства замогильным знанием. Во время публичных выступлений эти чудесные глаза начинали фосфоресцировать, словно желто-алые угольки из разворошенного пепла. Говорили, что в отношениях с дамами Ту-еросов неукротим, как инквизитор, и не терпит никаких компромиссов. Если на глаза ему попадалась новенькая сотрудница студии не старше семидесяти лет, он попросту хватал ее за волосы и тащил к себе в кабинет. Своей секретарше, привыкшей к его причудам, на ходу бросал всегда одну и ту же фразу: «Надо проверить, какая у ней дикция». Про его любовные подвиги складывали легенды, и обожествлявшие Туеросова телевизионные дивы наградили его ласковыми прозвищами «Гинеколог» и «Сортир-бой». Последнее прозвище было связано с тем, что однажды Халим Олегович погнался по коридору за молоденькой, шустрой практиканткой, а та спряталась от него в туалете, где он и оприходовал ее прямо на толчке, в присутствии знаменитой, всенародно любимой еще с советских времен дикторши Л. С дикторшей случился нервический припадок, и вскоре она подала на Халима Олеговича в суд, требуя

возмещения морального убытка. Суд Туеросов выиграл, выступив с блестящей речью, в которой доказал как дважды два, что дело, затеянное против него, является сугубо политическим и инспирировано в недрах либо «Отечества», либо КПРФ. Оказалось, что дикторшу Л. выкинули со студии лет десять назад за связь с гэкачепистами, и на телевидение она проникала, пользуясь поддельным пропуском, лишь для того, чтобы попрошайничать. Несколько раз Халим Олегович из гуманитарного сострадания подкидывал ей мелочишку на пропитание, но предупреждал, чтобы она не шаталась по коридорам со своей коммунячьей рожей, потому что на студию нередко заглядывали иностранцы, а то и представители администрации президента, люди, как известно, чрезвычайно щепетильные в нравственных вопросах. Гнусное обвинение, которое обрушила на него неблагодарная дикторша Л., есть не что иное, как попытка взять идеологический реванш, но, сказал Халим Олегович, он вполне понимает сумеречное состояние умственно неполноценной женщины и не питает к ней зла, лишь просит высокий суд направить ее на лечение в одну из благотворительных психушек. В качестве свидетельницы вызвали практикантку, которая почему-то явилась для дачи показаний в разорванной юбке и с забинтованной головой. Девушка взволнованно, обливаясь слезами, рассказала, что если что-то и было между ней и Халимом Олеговичем, то она этого не помнит, а самого Халима Олеговича почитает выше чем отца родного, и вот эту замечательную юбку со следами любви отныне будет хранить как святую реликвию.

Естественно, суд удовлетворил благородную просьбу телемагната, и безумно хохочущую дикторшу Л. увезли из зала суда в черном воронке, но куда — неизвестно. На другой день демократическая пресса отозвалась на политический процесс восторженными откликами, в которых Туе-росова сравнивали с врагом Карфагена непримиримым Катоном и одновременно с совестью нации, великим чеченским правозащитником Сергеем Ковалевым.

Три года назад, когда Таина только появилась на телевидении, она отделалась от неумолимых ухаживаний «Гинеколога» довольно примитивным трюком: сунула ему заранее приготовленную справку, где было написано, что она с десятилетнего возраста страдает особо острой формой ВИЧ-инфекции. Туеросов в справке усомнился, но все же не рискнул удостовериться. При встречах Халим Олегович всегда ехидно спрашивал: «Думаешь, провела старика, стрекоза?!» На что Таина застенчиво отвечала: «Я не против, господин Туеросов, но поручиться ни за что не могу».

В кабинете у него она очутилась в первый раз. Халим Олегович не предложил ей сесть, несколько минут хмуро ее разглядывал. Потом сказал:

— Ну что, девочка, дать тебе шанс?

Таина зарделась смущенно.

— Век буду благодарна, Халим Олегович.

— При одном условии.

Сияющей улыбкой и выпячиванием груди Таина изобразила полную готовность соответствовать.

— Признайся, справка у тебя липовая?

Девушка покраснела пуще прежнего.

— Откуда же мне знать, Халим Олегович. Диспансер выдал, а уж как они их там шлепают…

— Когда последний раз проверялась?

— В прошлом году.

— Я почему интересуюсь, Букина, как-то чудно получается… Выходит, ты с десяти лет любовью не занималась?

— Я вообще этим не занималась, — Таина стала пунцовая, как роза Каира. — Меня заразили у стоматолога.

Туеросов недоверчиво следил за ее гримасами.

— Хорошо, дам телефон, проверишься у моего специалиста. Не возражаешь?

— Как вам будет угодно.

— Теперь второе. Напомни, кто тебя рекомендовал на студию?

— Господин Хмелевский звонил тогдашнему директору.

— Сам Александр Давыдович?

— Да.

— За что же тебе такая честь?

— Родственные связи, Халим Олегович. Дальние.

— Его ты тоже динамила?

— Если не верите, зачем спрашивать? — слегка надерзила Таина.

Туеросов поманил ее к себе, усадил на колени, потискал груди, ущипнув за сосок.

— Ах, черт! Верно говорят, близок локоть, а не укусишь… Я бы, может, и рискнул, но у меня обязанности — перед семьей, перед государством.

— Очень жаль, — млея, шепнула Таина.

— Ладно, оставим до выяснения… Значит, так, учитывая некоторые обстоятельства, которые тебе знать необязательно, дам тебе пятнадцать минут в прямом эфире. Пойдешь в самостоятельное плавание. Дальнейшее зависит только от тебя. Рада?

— Ой!

— То-то же… Ну-ка, расскажи, что там у тебя намечается в этом «рандеву»?

— Можно я пересяду?

— Что, жжет?

— Еще бы, Халим Олегович!

— Садись вон на тот стул, только не кури.

Таина коротко изложила свой замысел, хотя все было подробно описано в заявках, которые она подавала в дирекцию ежемесячно. Суть передачи «Новый русский на рандеву» заключалась в том, чтобы, избегая голливудских штампов, дать россиянину объективное представление о тех, кто им управляет в новых рыночных условиях. Показать, что это не монстры и не дебилы, как в многочисленных анекдотах, а на самом деле лучшие из лучших граждан обновленной рос-сиянской нации. Для первой живой, летучей бесе-ды она уже наметила троих участников: преуспевающего банкира Арнольда Несмеякина, известного тем, что его банк «Невада» расплачивался с клиентами исключительно облигациями третьего государственного займа, выпущенными при советской власти (ежедневно телевидение показывало толпу возмущенных вкладчиков, митингующих у его дверей и уже совершивших несколько эффектных актов самосожжения); Гария Константиновича Купидонова, крупного чиновника из Госкомимущества, которому приписывали авторство знаменитой байки о процветающем «среднем классе»; и Эльвиру Карловну Финютину, бывшую светскую львицу и законодательницу мод, а ныне хозяйку самого престижного в Москве ночного салона «Невинные малютки», куда можно было попасть лишь по пропуску, подписанному лично генеральным прокурором. По мысли Букиной, непринужденный обмен мнениями по злободневным вопросам между такими замечательными людьми, сопровождаемый (на втором плане) исполнением модных хитов и небольшим, приличным стриптизом, произведет благоприятное впечатление на самую взыскательную публику.