Реквием
Шрифт:
– Не надо кукситься, от зимы есть хорошее средство – весна. – Лена попыталась отвлечь подругу от меланхолии.
– Только не скоро зима в душе повернула на весну, – усмехнулась та. – Трудно в детском возрасте причинно-следственные связи между событиями устанавливать. А тут еще отцовские гены своеволия и упрямства проступали. О них постоянно напоминала мне мать. Мол, не прервалась чёртова отцова порода, отросла веточка и крепко укоренилась. Да и безрадостное детство во мне бунтовало. Вот и подбивала мальчишек на шалости. Но тебя не удавалось совратить. Не хотела ты вливаться в наш «коллектив». Тебе нравилось читать, анализировать задачи. Ты находила
Обычно от мальчишек ждали мужских поступков. Им приходилось доказывать в своей среде, что имеют право «на гордое звание мужчины», на первенство. Часто это выглядело глупо. И у некоторых взрослых, обладающих набором предрассудков типа: настоящий мужик обязан пить, драться и доказывать, что не трус, мы наблюдали проявление переоценённости силы. Нет чтобы словами, умом.
Я боялась драться, но преодолевала себя, и в этом тоже видела свое мужество. Это было очень даже мое. «Раззудись плечо! Немыслимый азарт! А ты в выполнении трудной работы его находила, мол, сумею, добьюсь! Прилежно и упорно постигала, казалось бы, недостижимое, словно черпала в этом колоссальное удовольствие. И я осмеливалась предполагать, что тебе на самом деле нравится вкалывать. Ты была вечно по горло занята работой, а я не знала, куда себя деть. Мной руководил страх быть изгоем в нашей хулиганской компании, а ты пыталась чем-то красивым или умным приковать к себе внимание. Старалась быть не похожей на других, но иначе, чем я.
– Выдумываешь. Не старалась, само так получалось. Мне в этом плане было намного легче, чем тебе. В шесть лет я уже четко ощущала, где права, где нет, чувствовала, кто передо мной: хороший человек или плохой. Конечно, каких-то тонкостей не понимала… Видно, детдом хорошо «просвещал» и заставлял думать. Там же произошло мое первое столкновение с неизбежностью. Я рано поняла, что недостижимое существует, и это сослужило мне хорошую службу, когда я стала взрослой.
– Большинство детей каким-то чутьем, не отдавая себе отчета в причинах, угадывают что правильно, а что нет. Только не я. Может, и правда гены виноваты? Дурная слава опережала меня. Мать редко наезжала из города, но все жалобы от соседей успевала выслушивать. То не поздоровалась с кем-то, то грубо ответила, то подралась. Но ведь всегда за дело! Та тетка не заслуживала, чтобы я ей здоровья желала. Я ее пламенно ненавидела. Эта зараза вызывала во мне благородную ярость! Я из принципа ее не замечала. Так иногда хотелось с детским, телячьим восторгом швырнуть ей вдогонку роскошный, ядреный «развесистый» матерок и при этом испытать шикарный прилив гордости! И тем хотя бы на время отодвинуть свои внутренние проблемы. Но, положа руку на сердце, сознаюсь: не трогала я ее. Боялась, что бабке чем-нибудь навредит.
– Не распинай на кресте ни себя, ни других. Когда мы ненавидим кого-то, мы ненавидим в его образе и то, что сидит в нас самих.
– То, чего нет в нас, – не трогает.
– Ты же сама замечала, что мы постоянно, подчас неосознанно, сверяем нашу внешнюю жизнь со своим внутренним «я».
– Ты хочешь сказать, что в тебе нет ненависти к Андрею, потому что в тебе вообще ее нет? Если бы все ненавидели зло, поселившееся в их сердце! Некоторые им гордятся до старости.
– Не от большого ума.
– Я в детстве любила сказать, точно кипятком окатить. Часто уснащала речь отборной бранью и не раскаивалась. Матом легко было наладить не только
Плохой быть интересно и легко. Иду, бывало, «руки в брюки», рискованные шуточки отпускаю, чтобы скрасить себе жизнь, или ору свою любимую «Цыпленок жареный, цыпленок пареный» и такую ощущаю свободу! Тебе такого не понять. Ты «Темная ночь. Только пули свистят по степи» вечно нудила себе под нос. А я другой раз после своих «подвигов» сбегу в лес, упаду в розово-лиловые облака душицы с золотистыми пятнами зверобоя – и ничего мне в жизни больше не надо! Благодать!
– Такое счастье мне было недоступно.
– Я понимала, что ты чувствовала себя ребенком, которому нет места в мире, среди людей без сердца.
– Ты тоже. Мне на самом деле часто казалось, что я слишком чувствительна, чтобы жить в мире несправедливости. Потом обнаружила, что в нем есть много хороших людей. Жалела невезучих. Они заслуживали лучшего. А в лесу ты пережидала, пока страсти в твоей душе улягутся?
– И у матери тоже.
– Обидчивость с годами прогрессировала или затухала?
– По-всякому бывало. Не поручусь, что второй вариант преобладал.
– Не предполагала. Ты вроде бы не из тех, кто во всем и везде видит только худшее.
– Я понимала, что человек в жизни должен держаться за что-то доброе и радостное, чтобы он мог им хоть иногда насладиться. Да, еще один очень любопытный момент. Уже в три года я хотела всюду быть первой. Мечтала отличиться ярким поступком. Я жаждала первенства, и, скажем так, целенаправленно к этому стремилась, будто свыше мне предназначалось быть лидером. А оно принадлежало старшим. Меня не замечали, отодвигали в сторону. Я бесилась, настаивала. Меня наказывали. Родители никогда не шли мне навстречу… Но потом как-то раз оглянулась, всерьез сравнила себя с тобой, увидела реальность и ахнула.
Но Павлик Морозов мне всё равно не нравился. Не смогла бы я так… И Олега Кошевого не любила. Двойственность натуры в нем чувствовала, неискренность. Не понимала его.
– Сережка Тюленин мне тоже больше был по сердцу. Павел Корчагин – не от мира сего, но я всю жизнь была на него похожа. Золушкой в душе никогда себя не чувствовала.
– И не возгордилась? – добродушно поддела Инна Лену. Просто так, по привычке. – Я про пиратов любила читать. Капитаном хотела стать. О справедливости в мировых масштабах мечтала… Бабушке моей сначала революция не дала выучиться, потом дети пошли. А многострадальной матери – Отечественная война. Потом нелады в семье. Горбатились обе всю жизнь на нескольких работах за копейки. Жалко их.
Последние слова Инны прозвучали как стон.
– Мой отец всю жизнь порознь с матерью жил, а на кладбище они рядом оказались, – неожиданно сказала она и всхлипнула. – Может, теперь там у них царит особая атмосфера любви, тишины и покоя. Только теперь я поняла, что с годами ушедшие родные становятся все дороже. Любовь – ощущение необходимости, потребности в друг друге.
И уже в следующую секунду она разразилась потоком слез.
Такого Лене не приходилось слышать от Инны. Она испугалась за подругу, обняла ее и быстро перевела разговор на себя: