Реквием
Шрифт:
До сих пор, когда вспоминаю тот гадкий случай, в душе сжимается комок обиды и боли. Пусть это и глупо, но в такие минуты я будто по-прежнему тот самый, растерянный, беззащитный и опозоренный ребенок. Комсомолкой я была уже не по убеждению, а по принуждению. Мать заставила. Боялась, в институт не возьмут.
– Я бы не связывала поведение школьниц-вожатых с неправильным влиянием комсомола. Переусердствовали девчонки, начальницами себя вообразили, глупышки. Тут скорее недоработка совета дружины, их попустительство. Сама знаешь, кто туда рвался и для чего. Лучше вспомни нашу классную вожатую, девятиклассницу. Сколько она с нами возилась, сколько души в работу вкладывала!
– И,
– Просто мы к тому времени выросли из детских клятв, – усмехнулась Лена.
– А помнишь, какие соревнования по решению задач на скорость устраивала наша учительница! С каким азартом ребята стремились попасть в тройку или хотя бы в десятку лучших!
– Тогда же во мне возникла страсть рассказчика.
– Тебе не стоило большого труда увлечь нас и сделать постоянными слушателями. Здорово ты «заливала». Ярко, темпераментно, душевно. Мы балдели. Повзрослев и поразмыслив, ты отреклась от эмоций, сдалась практицизму, предпочла верный кусок хлеба – технический вуз.
– Генри Форд сказал: «Размышление – самая трудная работа, поэтому мало людей занимающихся этим делом», – улыбнулась Лена. Ей не хотелось погружаться в грустное. – И все же пионерия дала нам многое. Помнишь, старшая вожатая говорила: «Современные песни и танцы вы сами выучите, а вот прошлые надо прививать, чтобы помнили свои корни. Вы, став взрослыми, своим детям их передадите». Хорошая была женщина, терпеливая. Многих на путь истинный наставляла. Работа классными вожатыми многим школьникам помогала выбрать профессию, дисциплинировала.
– А спектакль мы в шестом классе поставили сами, без взрослых. Гордились своей самостоятельностью. Ты маму играла, я дочку.
– Для меня самым трудным было не смеяться на сцене. Тема была серьезная, воспитательная. А я как вспоминала, что я «мама», так из моих глаз чертики начинали выскакивать.
– И я умирала от смеха, но терпела так, что аж скулы сводило, – рассмеялась Инна.
– Когда мы в хоре пели патриотические песни о Родине, наполненные военным пафосом и искренней патетикой, я приходила в состояние высокого трепетного восторга. Какие прекрасные слова в них звучали! Мне хотелось сражаться за Отчизну в первых рядах и, может быть, даже погибнуть за нее на поле брани. И ребята не шалили. Но если дело доходило до русских народных или шуточных песен, тут уж ребята давали волю рукам: кого за косичку дернут, кого щелбаном наградят или влепят затрещину. А сами стоят серьезные-серьезные. А то хиханьки с хаханьками затеют. А что вытворяли мальчишки, когда танцы с классной вожатой разучивали! А мы ее любили и защищали, сами порядок в классе наводили и мальчишек обламывали. Как же всё это было по-детски прекрасно и увлекательно!
Но спорили до хрипоты. Помнишь, вожатая ругала заграничные танцы и мелодии, а ты не соглашалась и доказывала, что «есть танцы для ног и тела, вроде зарядки, а есть те, что для сердца и даже для ума. Всякие нужны. Когда-нибудь во всем мире люди будут исполнять одинаковые танцы и песни. Классическая музыка уже не имеет границ. То же самое произойдет и с популярной музыкой, и вообще со всеми культурами. Взаимопроникая, они станут обогащаться». Классная вожатая не нашлась что ответить. Растерялась, даже испугалась, заволновалась. Старшая школьная вожатая сказала бы: «Чего несешь околесицу!» и быстро «прояснила бы ситуацию», пожаловавшись родителям. И вопрос был бы исчерпан. А классная не могла так поступить,
– Старого школьного Чардаша не забыла? Безропотный был трудяга. Бывало, подрагивает кожей, мотает головой, хлещет себя хвостом по крупу, отгоняя оводов, а сам натужно, но упорно тянет плуг.
– Как мы с тобой, – рассмеялась Лена.
– Ты еще что-то вспомнила?
– Представляешь, недавно села в ванной на низенькую скамейку, а подняться не могу. Пришлось на здоровое колено встать, на ручку двери опереться и подтянуться. Только так и смогла выпрямиться. Стою и подтруниваю над собой: вот ведь старая развалина! И смех и грех.
– Я, почитай, уж после первой операции на карачках. Еще тогда стала задаваться вопросом, сколько мне отпущено.
– Ты выкарабкалась только благодаря жажде жизни.
– И стремлению укорить мужа.
– Не выдумывай.
– Судьба тогда отпустила меня, но ненадолго. Потом еще испытывала на прочность, и еще. Долго продолжалась борьба за жизнь. И я в моменты адских пиковых болей познала, что такое диссоциация. Не в химии, в медицине. Это когда видишь себя как бы со стороны и возникает своеобразное чувство потустороннего общения. А теперь вот этот неутешительный приговор.
Лена вздрогнула и оглянулась на спящих подруг. У Жанны, как у ребенка, ладони покоятся под щекой, у Ани очки зажаты в руке. Их дужки чуть поблескивают в бледном лунном свете. Худенькое личико расслабленное, но даже во сне грустное. Опущенные книзу уголки губ чуть подрагивают. Что ей снится?
– Все хорошо, – прошептала Инна. Но капельки пота, предательски выступившие на лбу и над верхней губой, говорили об обратном.
22
– Лена, помнишь первый Новый год в общежитии? Ты в ту ночь впервые попробовала водку.
– Разбавленную вином. Я до сих пор не в восторге от крепких спиртных напитков.
– А тогда торопливо, одним глотком запила водку… водкой. Старая студенческая шутка. Тест на стойкость. Видуха у тебя была что надо! Ты сделалась в тот вечер на редкость веселой и говорливой. Напялила на голову чалму-полотенце и во все горло распевала: «Разрисован, как картинка, я в японских ботинках!»
– Серьезный получила урок. Хорошо, что догадалась устроить искусственное освобождение желудка, иначе со мной было бы то же самое, что на следующее утро я видела в умывалке и туалете. Я была противна себе, своему чистому нутру. В тот день я поняла, как приятно легкое опьянение от одной-двух рюмок вина и как гадко бывает от перебора. За всю жизнь у меня ни разу не возникло желания надраться. Не понимаю пьющих людей. Зачем делать себе плохо? Можно упрямиться только себе на пользу, но никак не во вред. И курящих не уважаю, отношусь с предубеждением. Раз человек намеренно травит себя, значит, не умный, а если он не в состоянии бросить дурную привычку – значит, слабый.
– А как ты на первом курсе вполне искренне брякнула преподавателю физкультуры: «У нас в деревне спортом только бездельники занимались, остальные работали». Огорошила беднягу! Он так растерялся, что не смог послать тебе встречный удар. Но я думаю, ты и его сумела бы отбить.
– А какие были прекрасные субботние вечера в пятидесятой комнате, у старшекурсниц! Слушали классическую музыку. Патефон не замолкал до ночи, – радостно улыбнулась Лена.
– Влюблялись! А теперь сердце замирает или ускоренно бьется только от болезни. Пропала в нас романтическая приподнятость, постарели душой.