Реквием

Шевченко Лариса Яковлевна

Александр разделял с Аллой и её славу, и её неудачи, поддерживал её. Столько в нём было преданности, обожания, преклонения, гордости, восхищения ею! Муж – всем мужьям муж. Всевышний подарил их друг другу. И жили они по законам поэзии и гармонии. Они прекрасно дополняли друг друга. Александр утверждал: «Я её до сих пор не покорил, потому и не надоедает». И Алла говорила: «Саша – сплошное сердце. Он – мое всё. Он лучшая половина в нашем союзе. Саша научил меня понимать красоту человеческой души, находить и помнить хорошее, гордиться им. Он мужчина во всей своей сути и плоти. Рядом с ним я чувствую себя женщиной. И в то же время он такой милый, нежный, трогательный».

Такой красоты отношений

я больше не видела. Внутри их семьи тоже горели шекспировские страсти, споры были в ходу, но не ругань. А какая ясность и честность чувств! Они никогда не говорили: это моя территория, это – твоя. Их жизнь – годы непорочного счастья. И кажется, что всё у них само собой удачно складывалось. Чего никак нельзя сказать о нас с тобой. Язык не повернется назвать нас счастливыми. Беды вокруг нас, как часовые у оружейного склада. Мы с тобой попали только под их раздачу. Подпортила семья Аллы нам статистику подруг-неудачниц. Они и в перестройку лучше всех адаптировались. Не изменяли себе, не опускались до вседозволенности, до пошлости, несущейся мимо них мутным потоком. Боролись с попранием интеллигентности. Может, у Аллы была способность чувствовать время или имелось внутреннее ощущение судьбы, которая вела её по жизни? Или слово какое-то заветное знала? – усмехнулась Инна своей последней, глупой фразе.

– Они из тех, которые создают так называемое светское общество – в лучшем смысле этого слова, – и оберегают нравственный климат в стране. Не путай с современной гламурной прослойкой. Алла как-то еще в молодые годы сказала: «Мне стыдно, что я такая счастливая. У многих моих подруг счастья намного меньше, но у меня нет возможности с ними поделиться».

«А себя Лена относит к этой категории? Скромничает? Нет у нас еще по-настоящему ни гражданского, ни светского общества. Пока нет. Уехал один мой знакомый в Германию и стал там себя вести, как привык в России, так его быстро обломали – отвернулись, перестали с ним общаться. Он сразу присмирел и одумался. Вот что значит достойное окружение! Зато у нас огромная прослойка – нет, целый класс – чиновников. Большинству из них даже я не подала бы руки», – усмехнулась Инна, а вслух все-таки выразила некоторое сомнение в безукоризненности поведения супругов или легкое недовольство их «вознесением» на пьедестал почета:

– Признавая за каждой из нас свои заслуги, Алла, наверное, и теперь смотрит на безмужних свысока. А может, им было слишком хорошо вдвоем, чтобы думать еще о ком-то?

– А это как прикажешь понимать? Что кроется за этим заявлением? И это после прекрасного монолога о счастье! Завидуешь?

– По-своему оцениваю и констатирую факты.

– Я думаю, Алла всегда без высокомерия смотрела на нас. А теперь ей без Александра плохо. Он ушел в Зазеркалье, ранив её сердце. Нельзя попасть туда, не оставив болезненного следа в душах близких. Алла мне говорила по телефону: «Держала его за руку и видела, как из его глаз жизнь вытекала. Теперь мы «звёздная память друг друга».

– Мистика какая-то. Вот тебе и физик. Как-то я спросила её насчет писательства. А она ответила: «Я теперь живу памятью прошлого, а творчеством отвлекаюсь от проблем». Если бы в зачёт счастья шли только успехи в работе, мы были бы самыми счастливыми. Хотя надо признать…

Инна задумалась, не досказав свою мысль. Взгляд сделался отсутствующим, далеким.

– У меня на биофизическом факультете есть знакомая. Ее муж – золото высшей пробы. Искренний, чистый, доброты неохватной человек. Теперь, наверное, такие мужчины наперечёт. Видела его однажды на детском новогоднем празднике. Он был как большой восхитительный ребенок. Душа-человек, умница, доктор наук, а простоты небывалой. Дочери для него – суть жизни. А потом выяснилось, что он

смертельно болен. Обвел прощальным взглядом свою семью и ушел из жизни. Теперь жена его живет памятью счастливо прожитых с ним лет. Как-то сказала мне: «Так до конца его и не узнала. Бесконечно глубокий был». И слез не сдержала, – поведала подруге Лена.

С Инны будто сползла маска равнодушной отрешённости, и она сказала:

– Как же должны быть счастливы те, у кого любовь – одна на всю жизнь, у кого любовь и семья совпадают. Соберу-ка я у себя после этой нашей тусовки всех своих племянников с их семьями.

– Грядет великое пиршество? – спросила Лена. Она совершенно не попала в настрой подруги. И, поняв это, смутилась и разозлилась на себя, на свою сонную бездумность.

– Посмотрим друг другу в глаза. Я им счастья пожелаю. Да поможет им Всевышний, – серьёзно ответила Инна. – Племянники меня любят, и я в них души не чаю. Правда, они уже не нуждаются во мне, – облизав пересохшие губы, добавила она.

– Все нуждаются, чтобы кто-то не лишний раз согрел сердце, истосковавшееся по сочувствию. Доброты и нежности много не бывает.

– …Тоже не выносила притворства. Тебя от него внутри всю корёжило, – донеслись до Лены слова Инны, явно относящиеся к ней.

О чем шла речь перед этой фразой, она не слышала, была в глубокой дрёме, но торопливо подтвердила:

– Такой и осталась.

– Не было у нас зависти к богатеньким – а они на курсе были, – мы не стремились в их круг, не желали быть лишней спицей в чужом колесе. Даже немного свысока на них смотрели. Мол, все это заслуги ваших родителей, а сами-то вы на что годны? Мы всего добьемся самостоятельно и будем этим гордиться! К тому же у нас срабатывала интуитивная осторожность: если вдруг что не так, им-то все с рук сойдет, а нам всыплют по первое число. Наслышаны про такие истории.

– …Кто взрывается счастьем, кто тихо плавает в нем, как в подлунной бесконечности. Вот ты домой приходишь, а тебя там ждут. И в этом твое счастье.

– У тебя до сих пор висит его портрет? – спросила Лена, переключая внимание подруги.

– Давно решила: пока из сердца не выскоблю – не сниму со стены. Это мое чудачество, прибамбас.

Сказала спокойно. Но Лена по глазам прочла рвущуюся из ее сердца тоску.

– Такого так просто не вырвать из сердца. С корнем надо.

– А надо ли? Как по-разному мы любим!

– В семнадцать лет и в моей жизни была «целая площадь цветов». А дальше сплошные «импровизации на тему». Я сама приложила к этому свою неуверенную руку. У меня же непреодолимое правдолюбие и вера. Я слышать ни о чем не хотела. Как же, любящий человек велик и жертвенен в своем чувстве! Его сердце раскрывается алыми лепестками лишь прекрасных чувств! Вот и схлопотала полный нокаут. Слишком поздно посетило меня просветление. Сраму-то, сраму... А потом с досады кусала губы. Все хотела расквитаться. И если опустить тот факт, что провинциальный дух неистребим… Я стойко держалась. Да, заковыристая была ситуация. Дернула меня тогда нелегкая…

«Его давно пора предать забвению. Бредит?» – пугается Лена, настороженно вглядываясь в лицо подруги.

– Тень прошлого висит надо мной и давит, давит. Она не способствует стиранию из памяти. Любимая когда-то мелодия, сопровождавшая мою первую любовь, «раскручивается спиралью тоски, скуки, пустоты» и раздражения. И никому до меня нет дела, – жалобно всхлипнула Инна.

– Прости, я спрашивала об Антоне.

Лена, отводя от лица Инны непослушный завиток и заправляя его за ухо, на мгновение задержала руку на ее лбу. И это был единственный всплеск эмоций, истинно дружеский жест, который она позволила себе, успокаивая подругу. Потом она грустно заметила: