Реквием

Шевченко Лариса Яковлевна

– И в рамку на стену. Ничего, переживет. Никогда не помешает мужчине, даже такому идеальному, напомнить о его обязанностях, – заупрямилась Инна.

Лена не стала спорить.

– Странная штука – любовь. Возьми хотя бы Витю. Жену его на работе все злючкой считали, даже стервочкой, а он её обожал, не замечал ни жесткости, ни вредности. Говорил о ней только в превосходной степени. Ты бы видела, какую он прекрасную автобиографическую книгу написал! И в каждой строчке – она, его любимая, неповторимая, единственная. Сам себе внушил такую любовь или она сумела

его околдовать?

«Готова думать о ком угодно, только бы не о себе», – подумала Лена.

– Где ты видела Виктора?

– В первом НИИ на юбилее Сани. Я именно там вдруг впервые задумалась над тем, как все-таки много значит для человека коллектив, в котором он работает. Почти половину жизни мы в нем проводим. Знаешь, приехали преподаватели, аспиранты, инженеры, начальники и младший персонал. Никого не забыл Санечка, особенно стариков, которые давно на пенсии. Многих я не видела двадцать-тридцать лет. Вокруг было лавина тепла и восхищения! Я пьянела от прекрасного общества, от встречи с людьми, которых в свое время уважала и по-своему любила. Понимаешь, эти люди на всю жизнь остались верны друг другу. Это было так трогательно!

Представляешь, вошла в зал. Все обнимаются, что-то радостно сообщают, фотографируются, маленькие подарочки в память о встрече дарят. Шум, гам, смех.

Смотрю, стоит незнакомый мне мужчина. Невысокого роста, сухощавый. Внутренне зажат, насторожен. Ни к кому не подходит, и к нему – никто. Первое впечатление, что впервые попал в эту компанию.

– Как новичок в незнакомый класс, – комментирует Лена.

– Кто он, думаю, этот «инкогнито»? Муж, не рискнувший без сопровождения отправить молодую жену на сход или, может, новый начальник, вынужденно приглашенный, чтобы влиться в коллектив? Меня будто кто подстегивал с ним поговорить. И я в несколько свободной манере и чуть вольным тоном – он нисколько не противоречил общей легкой атмосфере зала – сказала, что не припоминаю, с какой он кафедры.

– Непростительная вольность для трезвой женщины говорить с незнакомым мужчиной тоном избалованной особы. А как же придворный этикет?

– Я реально была опьянена встречей. Думаю, с высоты моего «преклонного» возраста я могла себе позволить некоторые флуктуации в поведении.

– Любишь экспериментировать?

– Шокировать. Это больше по моей части.

– Незнакомец не раскололся?

– Растерялся, пробормотал что-то уклончивое. И тут я предположила, что это новый проректор, который получил должность и приступил к работе всего неделю назад.

– Чутье не подвело тебя?

– Не ошиблась.

– Железная логика. И почему это тебе его не представили? – рассмеялась Лена. – Теперь он будет остерегаться тебя, обегать стороной за три версты.

– Уборщицу нашу тетю Машу там увидела. Многие её в своих головах давно похоронили – как же, ветеран трудового фронта! – а она еще работает. Великая русская женщина с простой и трудной, обычной для наших женщин судьбой.

Любу еле узнала. Её прежде огромные выпуклые глаза сильно уменьшились, глубоко запали, вокруг них образовалось множество мелких морщинок. Они напомнили мне штриховку на чертежах наших курсовых проектов, над которыми мы «в приступах трудового энтузиазма» работали по ночам перед сессией.

А фигурка у Любы прежняя: гибкая, изящная, как у гимнастки.

После праздника я всю ночь не спала, все вспоминала, переживала. Долго находилась в состоянии возбуждения.

А Лена, слушая подругу, вдруг поняла, что при всех трудовых успехах и радостях гимном её жизни все-таки были сыновья.

– Я как-то зашла в университет, намекнула одному знакомому, что хотела бы юбилей отметить в кругу преподавателей и бывших сокурсников. И вдруг почувствовала раздражение в его голосе и странный гонор. Вроде того, что, мол, я не кандидат наук. Получалось, что без степени я никому не интересна. Какое высокомерие! Собственно, у меня были сомнения: устраивать – не устраивать праздник?

– У меня в быту есть твёрдое правило: если в чем-то сомневаюсь или внутри что-то беспокоит, то не берусь за это дело.

– Не стала я отмечать юбилей в их кругу, с родственниками хорошо посидела. У меня слишком широкий интерфейс знакомых. Всех не соберешь, а обидеть, не желая того, можно многих. Да и по жизни оказывалось иногда, что свои – не все и не всегда свои. Пригреешь, надеешься, а они… Послушай, Кира будто подгадала встречу под твой день рождения. Может, отсалютуем?

– Один мой знакомый назвал поздние юбилеи репетицией перед поминками. Желание праздновать отбил.

Инне хотелось сказать подруге что-нибудь опровергающее и доброе, подходящее случаю, но вялый мозг не слушался. И она «выдала» первое, что пришло ей в голову:

– Какое-то единение возникало в молодые годы на наших праздничных вечерах! Никогда не ссорились, шашней не заводили. Во всяком случае, я такого не помню. Ссоры-раздоры и скука потом начались, после горбачевского указа.

29

– В нашем возрасте ничто уже не зашоривает глаз: ни идеализм, ни любовь. Всех людей видим насквозь: четко, ясно, вглубь. И друг друга изучили вдоль и поперек.

«Хочет сменить тему», – решила Лена и помогла подруге:

– Не утомила я тебя? Может, придремнёшь?

– Успею отоспаться. Мне теперь много не надо. Три-четыре часа – и я опять как огурчик… только солёный, – пошутила Инна.

«Она изменилась за время нашей последней встречи, но сквозь толстую кору жизненных наслоений, как через тонкий слой воды, проглядывает прежняя Инна – чуть сумасбродная, ироничная, но слабая и милая. Жизнь так и не сделала её сильной».

Нежность тронула сердце Лены, сжала его ласково.

А Инна, словно прочтя мысли подруги, вдруг подумала: «Я слабая? Так и не встретила мужчину, который был бы сильнее меня морально и физически или был нежнее. А Лена сумела наладить свою жизнь и до сих пор сама ею управляет. Она всегда на капитанском мостике. И мне от неё перепадает чуткости и понимания».

Лене показалось, что Инна задремала. Подчиняясь внезапному порыву, она осторожно встала, подошла к окну, прижалась лбом к холодному стеклу. В редких облаках луна теперь кажется ей рыхлой и бледной. Вдали «многоэтажная темнота» и одинокие, словно парящие в ночи, слабо светящиеся окна. Далеко-далеко простирается сонный, когда-то очень дорогой город. Лена зябко поёжилась.