Ремесленники. Дорога в длинный день. Не говори, что любишь (сборник)
Шрифт:
Дерябин побагровел, глаза стали злыми. Но нашел в себе силы сдержаться. Ровным голосом договорил:
— Во всех сферах деятельности наши люди проявляют инициативу. И мы обязаны поддерживать эту инициативу, рассказывать о ней в газете.
Шарову часто потом приходилось слышать о Дерябине, но они уже больше не встречались. Дерябин работал и не позволял себе усомниться в правильности того, что делает и как делает.
Шаров высыпал медяшки на полочку перед телефонным
Он поцокал языком и сочувственно вздохнул: «Вот она, современная любовь. Бедная, как же ты влюбилась в человека, которого боишься? Или женат твой Васенька? Не повезло тебе».
Потом прочитал еще раз и подбодрил:
— Крепись, такая любовь дается не каждому.
Он опустил монетку и набрал номер. Рычажок тотчас же щелкнул.
— Это ты, маленькая женщина?
— Конечно! Я тебя слушаю, Сашенька.
— Клава, прости, что не приехал. Давай перенесем мое появление на завтра. Я с этим письмом живо разделаюсь. Так и можешь сказать редактору.
— Саша, ты знаешь, я всегда рада тебя видеть. Но редактор уже считает, что хода письму давать не следует. В институте все утряслось и так…
— Ты ему не говорила, что у него семь пятниц на неделе?
— Я оставила такую возможность тебе. Мне не хочется вылетать с работы.
— Да, конечно. Тогда передай ему мою глубочайшую признательность.
— Это можно.
— Клава, знаешь, что мне теперь часто приходит в голову?
— Скажи.
— Тогда на реке, в тот солнечный чудный день, я был наивен и глуп.
— Что с тобой тогда было?
— Видишь ли, выражение «носить жену на руках» тогда я еще воспринимал буквально. Ты мне показалась тяжелой ношей. Я спасовал.
— Спасибо, дорогой. Ты в самом деле отличался наивностью. Но это было так давно, и потому я не сержусь.
Шаров опустил еще монету. Долгие протяжные гудки были ему ответом. Но он отличался терпеливостью, а терпеливость вознаграждается.
— Добрый день, Ирина Георгиевна. Шаров вас беспокоит,
— Какой Шаров? — не очень приветливо спросили его.
— Александром Васильевичем, помнится, величали.
— Ах, это вы…
— Я хотел сказать, что с Аркадием Николаевичем ничего не случилось.
— По-вашему, ничего не случилось? Спасибо.
— Я не об этом… — Он усмехнулся, вспомнив, что и прежде, когда приходилось разговаривать, они с трудом понимали друг друга. — Ирина Георгиевна, я хотел сказать, что он жив-здоров. С ним ничего не случилось в физическом смысле, что ли… Ясно я выражаюсь?
— Мне все ясно. Он всегда думал только о себе. И поделом ему, он своего достукался. Я даже рада, что его сняли…
— Ирина Георгиевна, — вмешался Шаров, — таких людей, как Аркадий Николаевич, переводят на другую работу, а не снимают. Об этом даже Ефимовна знает.
— Какая еще Ефимовна?
— Наша приятельница, старушка.
— Вы дело-то будете говорить?
— А я все сказал.
— Он даже не поинтересовался, как я тут… Он никогда не заботился…
«Понимаю Дерябина, отчего он не пошел домой, — подумал Шаров, отстраняя от уха звенящую трубку и осторожно укладывая ее на аппарат. — Она устроила бы ему сущий ад». И рассерженно проворчал, обращаясь к той, что оставила надпись: «Васенька, я тебя люблю…»:
— Ты думала, любовь — цветочки, семейная жизнь — рай? Как бы не так.
Он взял еще монетку, полюбовался на нее, но набрать домашний телефон медлил.
Знаю сам я пороки свои. — Что мне делать?
Я в греховном погряз бытии. — Что мне делать?
Пусть я буду прощен, но куда же я скроюсь
От стыда за поступки мои. — Что мне делать?
— Это квартира Шаровых? — как можно ласковее спросил он.
— Вы не ошиблись, — прозвенел тоненький голосок. — Между прочим, впервые за утро. До этого все ошибались.
— Наташка, — мягко укорил Шаров. — Какое же утро?
— Это ты, папа?
— Эге. Кто же еще!
— Тогда: жил-был король! — крикнула Наташка.
— И жила-была королева, — продолжал Шаров. — Королева ходила на работу, а король — на базар за картошкой.
— Не так, — запротестовала девочка.
— Почему, Наташенька? Бывают и отклонения… Эй, куда ты пропала?
— Это ты?
Вопрос был поставлен ребром, не будешь отпираться.
— Я, родная моя, я, — виновато отозвался Шаров.
— Как же так получается. Ребенок целый день один, голодный, а ты гуляешь?
— Я, видишь, не то что гуляю, я в некотором смысле на работе.
— Замолчи! С тех пор как ты ушел из газеты, ты только бездельничаешь.
— А кто же за меня пишет книги? — обиделся Шаров. — Ты сама не знаешь, что говоришь.
— Почему Наташку не накормил? Оставил голодную?
— И опять зря говоришь, будто Наташка голодная. Я ей оставил сыр. Покупал сто граммов превосходного сыру. Вполне питательно.
— Беспечный дикарь! Возвращайся немедленно домой.
— Видишь ли, я не могу, — заупрямился Шаров.
— Это еще почему?
— Я тебе после объясню, ты не беспокойся.
— Скажи на милость! Он целыми днями не бывает дома и говорит: «Не беспокойся». Тиран! Слышишь, сейчас же заявляйся! Бросай бродяжничать, ты не мальчик!
— Я понимаю, я не мальчик, — тоскливо сказал Шаров, — но я не могу.
— О господи! И почему я вышла за тебя замуж?
— Вот этого я не знаю.
— Зато я знаю. Я тебя представляла нормальным человеком.