Ремесленники. Дорога в длинный день. Не говори, что любишь (сборник)

Московкин Виктор Флегонтович

— А то и ответит, — вмешался Вася Баранчиков, обиженный, что никто не предложил ему высказать свое мнение. — Скажет: не вышло — и ладно, в следующий раз хитрее придумаю. А о технике, которую используют в личных целях, поосторожнее: мы здесь тоже на машине моего начальника.

Вынесли резолюцию: добрать тракториста по следу.

5

Павел Иванович без трех недель пенсионер. У него большие руки мастерового, хотя они никогда не касались станка. Работает он в монтажном тресте.

Вечером

после работы собрались у него в кладовке.

Кладовка завалена запасными частями к механизмам, которые лежат и на масленом, в пятнах, полу и на стеллажах. У окна, забранного решеткой, тяжелый стол с резными ножками, выброшенный за ненадобностью из канцелярии. Павел Иванович сидит возле него на обшарпанном стуле. Лицо крупное, сероватое, в морщинах, руки в буграх вен. Он взбудоражен больше всех: намеревался выйти на пенсию и остаться на прежней работе, которая его устраивала. Вызов в милицию мог обернуться плохой стороной.

Павел Иванович вглядывается в щуплого Григория Ломовцева, и во взгляде неприкрытая злость.

Ломовцев, Сергей Головнин и Николай Студенцов расположились на диване, откидная дерматиновая спинка которого пестрит клочьями выбившейся ваты. Вася Баранчиков пристроился на корточках у стены.

Только что Ломовцев пытался «представить в лицах», как тракторист принес заявление и что потом последовало. Что-то в его тоне было нехорошее, насмешливо-издевательское, и это разозлило собравшихся, а больше всех Павла Ивановича.

Лицо у Ломовцева все время меняется, нет ничего постоянного, выразительны только глаза, глубоко спрятанные. Он, как вошел, объявил:

— Попали, что курята… Теперь замотают…

— Да почему замотают? — вскинулся Павел Иванович, хотя и сам думал об этом. — В чем замотают-то? Мы ведь только напомнили ему о совести. Мало ли что он там написал.

— Дак от милиции просто так не отделаешься, — сказал Ломовцев, усаживаясь на диван. — То да се, глядишь, и приобрел славушку… — Лицо его при свете пыльной лампочки казалось желтым — был сейчас чем-то похож на исхудалого филина.

— Надо было отвезти его тогда в отделение. Черт с ним, лишних сорок километров… Не было бы нужды собираться здесь.

— Правильно, Павел Иванович, только мудрость-то всегда следом ходит, не рядышком, тем более вперед не забегает. Стеснительная она, язви ее душу. Вот и обжигаемся… Представляю, что будет дальше…

Ломовцев обволакивает лица собравшихся гипнотическим взглядом своих темных глаз, и каждый тоже старается представить: «что будет дальше».

Николай Студенцов без интереса прислушивается к разговору, думает о чем-то своем. Сергей Головнин, не проронивший пока ни слова, вдруг нервно вскакивает с дивана:

— Ничего не будет дальше! Слышите, ничего! Подано заявление, вызывают для объяснения. Надо же им знать истину! Всегда так делается. Раскаркались.

От его сбивчивых слов стало легче. Но опять вмешался Ломовцев:

— Головнин, наивная душа! Надо видеть суть, главное…

Снова начинает казаться, что Ломовцев знает больше, чем остальные, но не хочет сказать прямо, крутит что-то. Павел Иванович злится, злятся другие, смотрят на Ломовцева с ненавистью.

— Создавшуюся ситуацию я представляю так… — невозмутимо говорит Ломовцев.

6

Рассказ Ломовцева

— К начальнику районного отделения милиции Владимиру Васильевичу Карасеву явился тракторист из отдаленного колхоза «Лесные Выселки». У мужика нос ушел в щеки или щеки выдались до кончика носа. Чтобы выглядеть так, надо было стукнуться обо что-то твердое и широкое. Был первый рабочий день нового года.

«Погуля-я-л! — сочувственно сказал начальник. — Как это тебя угораздило?»

«Меня избили, — хрипло сказал вошедший. — Требую разобраться… Был у прокурора, велели сюда. Вот заявление».

«И заявление есть!»

Карасев принял тетрадный листок, разгладил и прочитал: «От Шумакова Андрея Андреевича. Прошу наказать лиц, которые пришли вечером, а я сидел на диване и смотрел телевизор, и они меня избили. Тогда я взял ружье, но у меня оказалось два патрона, я побежал к соседу занять патронов, а они уже уехали. И на улице меня ударили четыре раза. Теперь с таким лицом, которое они со мной сделали, я не могу быть на тракторе, и я ходил в больницу, чтобы дали освобождение. Так что надо приструнить их, а то они еще кого изобьют».

«И кто же эти варвары?» — Карасев не сдержал улыбки: он не очень поверил написанному.

«Били меня охотники. Их машину я еще утром заметил».

Начальник посерьезнел, покачал головой.

«Когда это было?»

«Под Новый год. Я смотрел телевизор…»

«Что смотрел, я уже уяснил».

«Ну так вот…»

«Не пойму тебя, Шумаков. — Начальник снова взглянул на заявление. — Не пойму: так вот просто пришли и избили и не сказали — за что? Как ты это рассудишь?»

«Они дорогу велели чистить», — вспомнил тракторист.

«Какую дорогу?»

«Из лесу которая. Ее завалили, а они пришли ко мне: „Иди давай чисти, а то в милицию увезем, Новый год там справишь“. И набросились…»

«А кто дорогу завалил?»

«Ванька завалил».

«Какой Ванька?»

«Это я так про Ваньку, поговорка такая. В общем, если проще: откуда я знаю».

«Перевод замечательный — „откуда я знаю“. Твой трактор где стоял?»

«У дома».

«Ах вот он где стоял! И больше в деревне трактористов нету?»

«Есть еще трактор у Мишки Ивакина».