Ремесленники. Дорога в длинный день. Не говори, что любишь (сборник)

Московкин Виктор Флегонтович

«Ты спрашивал: может, он завалил?»

Тракторист обиделся, за вопросами он почувствовал недоверие к себе.

«Это вы спрашивайте, вы на то поставлены. Мне такие вопросы до лампочки».

Начальник скучливо взглянул на тракториста, отвернулся к окну. Отделение милиции находилось в глубине небольшого парка. Иней на деревьях, сверкающий снег, еще не истоптанный прохожими, благодать, покой, новый год наступил, с началом которого всегда хорошее настроение, ожидание лучших перемен, — тут занимайся кляузным делом, думай, кому поручить: работников в милиции раз-два и обчелся. Опять глянул с

подозрением на тракториста. Морду набили. Наверно, за дело набили. А не прими заявление — пойдет писать куда и не придумаешь, вымотают проверками да запросами. Неладная должность, необходимая, а неладная.

«Конечно, спросим, — сказал Карасев, отвлекаясь от бесполезных размышлений. — Но разговор пока о тебе. Кто-нибудь хоть видел, как тебя избивали?»

«Я сидел один, смотрел телевизор».

«Ты, видать, сам не свой до телевизора. Значит, был у прокурора?»

«Только что оттуда. Велели подать заявление. Избивать трактористов — кто землю пахать будет!»

«Тебе так и сказали?»

«Точные слова!»

Карасев поверил: так и сказали. Прокурор Соколова была упряма, настойчива, коли велела подать заявление, легко не отступится.

«В больницу сразу пошел, вечером?»

«Не к кому было идти вечером. Новый год…»

«Так уж!.. — Хотел сказать: больница никогда не пустует, но посмотрел на мужика и устало заключил: — Хорошо. Только сам сообрази: людей мы этих найдем. А свидетели? Где твои свидетели? Как докажешь?»

«Вот мое свидетельство», — тронул тракторист оплывшее лицо.

«Свидетельство уважительное, — сказал начальник. — Иди, разберемся».

Как только тракторист ушел, Карасев позвонил в прокуратуру; подумал: может, все-таки сумеет отговориться, дело-то выеденного яйца не стоит. Да ничего у него не вышло, не дозвонился — начался обеденный перерыв. И самому Карасеву пора было перекусить. В этот день дома его не ждали: жена уехала с дочкой в глазную клинику — у девочки стало плохо со зрением…

В этом месте рассказа Ломовцева Павел Иванович не выдержал.

— Какая еще дочка? При чем она? — недоуменно спросил он.

— Вы не допускаете, что у начальника милиции, человека средних лет, может быть дочка? — ледяным тоном справился Ломовцев.

— Но клиника? Глаза?

Ломовцев оскорбительно передернулся.

— Ах вот как! Но разве мало нынче страдают глазами?

Павел Иванович безнадежно махнул рукой: этого черта не переспорить.

7

Рассказ Ломовцева (продолжение)

— Не знаю, бывал ли кто из вас в чайной… Там два зала. В большом, который выходит окнами на площадь, едят проезжающие шоферы, рабочие мастерских и прочие, кто или не знает, что есть еще чистая комната со своей раздевалкой, с крахмальными салфетками на столах, или не решается туда заходить, потому что в малом зале обедают люди, имеющие отношение к руководству районом.

В маленькой комнате каждый день ровно в 13.05 появляется женщина. На вид ей лет сорок пять или чуть больше. Она в меру полная, лицо строгое, неулыбчивое, глаза чистейшей синевы. Красивые глаза. Такой пусть запомнится вам Варвара Петровна Соколова.

Варвара Петровна неторопливо снимает пальто, оглаживает китель с нашивками советника юстиции третьего класса и проходит к столу у окна. Странно, но к этому времени никогда никто за тем столом не сидит.

— Купленный он у нее, — не удержался от подначки Баранчиков.

— Баранчиков, — сухо обрезал Ломовцев шофера. — Кто взволновал нас сегодня неприятным известием? Ты. И на сегодня с тебя достаточно. У некоторых народов есть обычай: когда собираются в кружок, младший молчит. Ты другого поколения, но тебе полезно это знать.

— Спасибо за подсказку, — смирно сказал Вася. — Я больше не буду.

— …Не садятся за стол, может, из-за необщительности, может, боятся неосторожным словом выказать сочувствие, зная, что ей будет неприятно. Дело в том, что в райцентре считают Варвару Петровну глубоко несчастным человеком и жалеют. Она там живет не первый год и ни с кем не завела знакомств. Дни ее заполнены служебными делами, что делает вечером — никому не известно. Иногда со службы она уносит какие-то папки, и только поэтому догадываются — и дома она занимается все той же работой.

Первое время местные кумушки взяли ее на прицел: пытались узнать, был ли муж, не случилось ли в ее жизни большой беды, но абсолютно неоткуда было взять информацию — она даже писем не получала, — и со временем к ней привыкли, оставили в покое.

В тот день, когда тракторист был у Карасева, она пришла в малый зал ровно в 13.05 — пять минут у нее уходило на дорогу от места работы; сняла пальто и села за свой столик. Не так много там столов, все другие были заняты: обедали женщины из бухгалтерии райпо, девчата из райкома комсомола, еще какие-то, с виду командированные. Только Варвара Петровна вошла, одна из райкомовских, насмешница, вытянула напоказ руку и стала подводить стрелки своих часов на 13.05. Подруги ее фыркнули, но тут же под взглядом Варвары Петровны смущенно уткнулись в тарелки.

Вскоре пришел Карасев. Он подсел к Варваре Петровне — не было больше свободного места. У девчат зачесались носы от жгучего любопытства: впервые на их глазах Соколова сидела за столом не одна, как она поведет себя? Но случилось вовсе непонятное для них, девушки заметили, как оттаяли, стали ласковыми обычно холодные, неулыбчивые глаза Варвары Петровны. Да, да, эта странная женщина, лед в юбке, как язвительно говорили о ней, давно была влюблена в Карасева. Для краткости рассказа я сейчас опускаю эту сторону жизни Варвары Петровны…

— Правильно сделаешь, — одобрил Вася. — Слушать о любовных вздохах старой бабы…

Щуплый Ломовцев грозно поднялся с дивана, встал перед шофером.

— Баранчиков, — судейским тоном возвестил Ломовцев, — в тебе сидят все пороки твоего поколения, и главный из них — крушить все сплеча, не предлагая ничего взамен. Ты говоришь так, потому что не представляешь всей сложности жизни… Камень и тот прослезится, узнай он все горе Варвары Петровны.

— Понял, — сказал задетый за живое Вася, — любви все возрасты покорны и прочее… Но мне тоже натянули нос: девчонка, пока был в армии, вышла за другого, но продолжала писать хорошие письма. Камень может прослезиться, узнай, что со мной было?