Рене по прозвищу Резвый
Шрифт:
— Дети мои, — кричал он, — не берите грех на душу! Не нарушайте заповедь! Ибо сказал господь, возлюби ближнего своего, как самого себя!
Рене, который работал в паре с Хвостом, как раз сделал ложный выпад, отвлекая на себя удар второго испанского солдата. Тот открылся, и Хвост воткнул саблю ему под кирасу. Испанец упал. Рене остановился, вытирая пот со лба.
— Дети мои, — совершенно упавшим голосом продолжал священник, — вы же братья во Христе! Возлюбите же ближнего своего…
— А ее вы тоже возлюбили, святой отец? — спросил Рене, кивая на индианку. — По виду не скажешь.
Оглядев
— Она дщерь нечистого, сын мой! — запричитал священник, семеня следом за ним. — Она порождение порока и сосуд греха! Проще говоря, она ведьма, сын мой!
— Суд святой инквизиции уже был? — поинтересовался Рене, примериваясь, как бы ему лучше обрезать веревки, не причинив женщине лишней боли.
— Нет, но…
— Значит, ее вина не доказана. — Рене, наконец-то сообразив, как быть, поднял одну из палок и перерезал ослабшую веревку. Точно так же поступил и с другой.
— Не доказана, но свидетельств более чем достаточно! — вновь обретя уверенность, возразил священник. — Ты совершаешь ошибку, сын мой! Ты выпускаешь на волю зло в самом чистом его виде! Эта женщина держала у себя в подчинении целую деревню, она не позволяла им узреть свет истины христианского вероучения, соблазняя их верой в их собственных языческих божков, а вернее, в демонов!
— Врешь, поп! — Индианка вдруг резко повернулась и плюнула в сторону священника. Рене еле успел убрать нож от ее шеи, с которой как раз срезал веревку. — Мои боги не демоны!
Она говорила по-испански с сильным акцентом, но понять ее было можно.
— Твои боги — мерзкая нечисть! — взвыл священник, потрясая молитвенником. — Все, кто поклоняется им, будут прокляты!
— Мои боги всегда заботились о моем народе. — На этот раз индианка сплюнула на землю. — А твой бог превращает свой народ в рабов!
Священник уже открыл рот возразить, но Рене надоело слушать теологический спор. Эти переливания из пустого в порожнее у него еще с семинарии в печенках сидели.
— Так! — резко сказал он, отбрасывая от себя веревку, снятую с шеи женщины. — Святой отец, я вас не задерживаю! Можете идти, куда пожелаете. И вы тоже, мадам, — обратился он к индианке. — Но ради вашего душевного спокойствия я бы посоветовал вам выбрать не ту дорогу, которой отправится святой отец. Вы меня поняли?
Она кивнула, внимательно глядя на него черными глазами.
— Молодой человек, вы совершаете большую ошибку, — попытался возразить священник. — Скажите, не могу ли я поговорить с вашим командиром, чтобы объяснить ему ситуацию?
Рене уже устал реагировать на такие вопросы.
— Нет, не можете, — спокойно ответил он. — Единственный командир, который здесь есть, — это я.
— Но как же… — растерялся священник, — вы так молоды, этого не может быть!
— Может, святой отец, — Рене растянул губы в ободряющей улыбке, — идите. Или вы предпочитаете, чтобы вас проводили?
— Нет, но…
— Тогда не вынуждайте меня, святой отец!
Поняв, что решение Рене окончательное, священник медленно повернулся и зашагал в заросли.
Проводив его взглядом, Рене повернулся к сидящей на земле индианке.
— И вам тоже пора, мадам, — сказал он, протягивая ей руку. Она удивленно посмотрела на него, но руку приняла. Тяжело поднялась. По тому, как она держала шею, Рене понял, что раны на ней причиняют ей боль. Мучительную боль. Но лицо ее при этом выглядело совершенно невозмутимым. Рене только сейчас как следует его разглядел. Оно совсем не было красивым, скорее даже было совсем некрасивым, но взгляд был умным, а достоинство, с которым она держалась, придавало ей определенный шарм. — Конечно, вы можете отдохнуть, прежде чем идти, если пожелаете. Однако я полагаю, общество мертвецов — это не самое лучшее общество на свете. — Он кивнул на валявшиеся вокруг трупы испанцев. Их уже вовсю обыскивали пираты, стаскивали кирасы, которые считались среди них хорошей добычей, и напяливали на себя. Рене чуть не выругался. Вот дурни, тяжело же идти будет. Но вслух ничего не сказал. Устанут — сами снимут и выбросят.
— Как твое имя? — хрипло спросила индианка.
— Рене, — ответил Рене, отцепляя от пояса флягу с водой. Не то чтобы он так уж желал быть галантным по отношению к женщине, годящейся ему в матери, да еще и индианке, но когда дама говорит таким хриплым голосом, это ни в какие ворота. — Прошу вас, мадам!
Она взяла протянутую флягу и сделала несколько глотков.
— Рена, — повторила она, поставив ударение на первом слоге. Вернула ему флягу. — Можешь называть меня Чактча.
— О, прямо как остров, — улыбнулся Рене, подвешивая флягу обратно к поясу.
— Может быть, — согласилась она. Голос у нее был уже не такой хриплый. — А может, остров как я.
Рене внимательно посмотрел на нее. Индейская мадам выглядела неважно. Он только сейчас заметил синяки у нее на лице и на руках. Возможно, испанцы были правы, и она действительно ведьма, но обращаться так с женщиной… Честное слово, стыдно за мужской род в целом и за европейцев в частности.
— Мадам Чактча, — неожиданно обратился он к ней, — не хотите ли посетить наш лагерь?
— Зачем? — спросила она.
— Вам ведь предстоит неблизкий путь, верно?
Она кивнула. Вернее, чуть наклонила голову.
— А вы сейчас не в том состоянии, чтобы искать еду. — Рене видел, что она не в том состоянии. Вряд ли она даже в состоянии идти. — Мы взяли с собой достаточно, чтобы накормить одну лишнюю женщину. — Он протянул ей руку. — Идемте!
Вернувшись в лагерь, Рене застал команду уже проснувшейся, собранной и готовой к любым передрягам. Капитан исчез слишком неожиданно и ничего не объяснив, поэтому, как водится, ожидали худшего. Когда же все вернулись быстро, да еще с добычей, не участвовавшие в передряге почувствовали себя немного разочарованными и даже как бы обойденными. Чтобы поправить настроение своей команде, Рене предложил перед выходом немного перекусить. Предложение было встречено с энтузиазмом, и пираты снова дружно расположились у того же самого поваленного дерева. Индианка, которую Рене взял под свою опеку, пристроилась с краю и принялась с аппетитом жевать жесткое вяленое мясо. Зубы у нее, как заметил Рене, несмотря на возраст, были прекрасные.