Репортаж без микрофона
Шрифт:
Так стоит ли спорить, если выгода столь явно превосходит потери, и отказываться от шедевров, лишать себя удовольствия насладиться великолепным зрелищем. Эдак можно придраться и к самому Гете: он, если не изменяет память, был двадцатым или двадцать вторым по счету, но никак не первым среди тех, кто взялся за тему Фауста.
Так что частые обращения театра к лучшим произведениям мировой литературы заслуживают поощрения и в тех случаях, когда многое из первоисточника потеряно, если, конечно, все это возмещается талантливыми режиссерскими находками, удачными актерскими работами, хорошей сценографией. Примеров немало: та же «Анна Каренина»
Так что не стоит отказываться от инсценировок. Пусть это компромисс, но — допустимый, если сначала же договориться, что без издержек не обойтись.
Специально пересмотрел несколько изданий «Анны Карениной» — нигде нет меньше 750 страниц. А инсценировка, напечатанная в том же формате, вряд ли займет больше восьмидесяти, ну, сотни страниц. Ни о каком полном отображении всей многоплановости, всех сюжетных линий, коллизий и глубины толстовских идей не может быть и речи.
Скажу прямо: наша «Анна Каренина» ни у нас, в Тбилиси, ни в Москве успеха не имела. Я играл Каренина и, как участник спектакля, скорее всего не смогу сохранить полную беспристрастность. Подсознательно я, вероятно, понимаю, почему столь необычная и интересная инсценировка не была доведена нами до высокой сценической кондиции, но утверждать не берусь. Хотя несколько фраз в ее — инсценировки — защиту не сказать не могу.
Автор Лали Росеба смело отошла от привычного треугольника: Анна — Вронский — Каренин. Адюльтер не стал главным для автора — в этом была принципиальная новизна, так как во всех других инсценировках главенствовала именно эта сюжетная линия — броская, эмоциональная, захватывающая. Ее помнят даже те, кто прочел роман в далекой юности. В нашей же инсценировке главным героем стал Константин Левин. Впрочем, и у Толстого это именно так… Левин и есть прототип автора, в нем преломляются основные идеи произведения.
Я прекрасно понимаю, что количество страниц и глав не всегда прямо пропорционально значимости, но все-таки отмечу, что линия Левиных и Облонских занимает у Толстого добрых две трети, если не больше, всего романа. «Все смешалось в доме Облонских» — с этих ритмически насыщенных слов начинается вторая фраза романа, как бы сразу определяя отправную точку событий.
Как выстраивает сюжетную линию Толстой? Мы уже познакомились с Облонскими, уже промелькнул холеный Алексей Вронский, уже екнуло юное сердце Кити при виде красавца офицера… А главной героини романа все нет и нет. Она появится лишь в восемнадцатой главе, а Алексея Александровича Каренина придется ждать аж до тридцатой.
Почему же во всех инсценировках Левину и его братьям отводится столь незначительная роль? Либо их вовсе нет, либо они не запоминаются.
Впрочем, нетрудно догадаться, почему из двух сюжетных линий театры отдают предпочтение более «сценичной» — Анна — Вронский — Каренин. Ведь тяжеловесные (для сцены) философские рассуждения Левина о бытии и смерти (отражающие в какой-то степени мысли самого Толстого), нравственные пассажи и философские выкладки слишком «не сценичны». Из двух форм мышления — логического и образного — избирается вторая, более созвучная сценическому искусству.
Есть у автора инсценировки еще и глубоко завуалированный подтекст. Используя магическое «если бы» Станиславского, можно «вычислить» и этот подтекст: «если бы судьбе
Хотел бы сказать вот еще о чем: в инсценировке чувствуется некая дьявольская одержимость Анны. С этим можно поспорить. Но, если вспомнить первоначальный замысел Толстого — создать роман о судьбе порочной женщины, — наверное, допустимо и такое решение образа. Великий писатель не раз предупреждал, предостерегал молодых собратьев по перу: поступки героев должны рождаться сами, логически и естественно, исходя из характера героя и образа его мышления.
Вот таким путем, вероятно, от первоначального «порочного образа» Анна Каренина пришла к своей трагедии.
Однако следует особо остановиться на образе Каренина — моего Каренина. Я не замолвил и словечка в его защиту, а ведь с этого и следовало начинать. Это сложнейший образ для сценического воплощения. То, что лежит на поверхности, предельно ясно и может показаться легким, но…
Приступая к работе над образом Каренина, я не начинал с нуля, как обычно бывает. Мне посчастливилось в студенческие годы увидеть этот спектакль во МХАТе, с Николаем Павловичем Хмелевым в роли Каренина.
Хмелевский Каренин — это общепризнанно — отодвинул на второй план всех остальных персонажей романа. А его знаменитый диалог с Анной, где все строилось по принципу «минимум внешнего и максимум внутреннего», стал хрестоматийным образцом для постигающих наше ремесло.
В продолжении всей этой сцены Хмелев повторял одно и то же скупое незаметное движение: то снимал с пальца обручальное кольцо, то снова надевал его… Этим подчеркивалось, что основа их супружеских взаимоотношений висит на волоске. Текст и подтекст точно совпадали с ритмом этого жеста, все было верно рассчитано и продумано. Эта сцена стала украшением всего спектакля.
И как всегда, появились подражатели, которые, легко скопировав, «напялив на себя» образ, созданный Хмелевым, все же не смогли углубиться, вжиться в него, как это сделал великий артист. И в результате появился некий стереотип, я бы сказал, суррогат, который, по-моему, нанес большой урон и сценическому образу Каренина, и идее Толстого.
И ходит-бродит с тех пор холодный как лед Каренин, замкнутый, с ироническим, надменным взглядом, с циничной улыбкой, злыми глазами; переходит с экрана на сцену, со сцены в книжные иллюстрации, снова на экран, опять на сцену — и так без конца.
Все вроде бы очень броско, очень сценично, роль выигрышная, говорят, в театре в таких случаях успех обеспечен. Но как ведь странно — за исключением Николая Хмелева, настоящего большого успеха в роли Каренина ни у кого не было.
Образ Каренина вошел в наше сознание еще из школьных учебников. По терминологии, принятой во времена соцреализма, это «типичный представитель чиновнического аппарата царской России». Каренин — уже немолодой человек, сухой, сдержанный… Что еще его характеризует? Человек без нервов. Ханжа, регулярно ходит в церковь, но не понять: правда ли он так набожен, или это все показное. Голос писклявый, уши оттопыренные, при ходьбе ворочает всем задом. Ночью сопит. Преуспел в работе. Любовь воспринимает как категорию общественно-социальную: раз поженились, соединены самим богом — надо до конца жить в мире. Чувства не столь важны, как сознание ответственности. Поэтому не ревнив. «Ревность оскорбляет жену», — часто повторяет он..