Ресторан «Березка» (сборник)
Шрифт:
– Это почему это я к вам сама приду? – заинтересовалась девушка, явно и зримо успокаиваясь.
– Потому что я тебя завоевал. Ты теперь моя, – простодушно сказал богатырь.
– Чего? – расхохоталась девушка. – А вот этого ты не видел?
И она сделала неприличный, но красивый жест.
– Этого я много видел, – улыбнулся Ермак Тимофеевич. – И твою увижу, – посулился он.
– Да вы кто ж такой будете важный, а? – удивилась девушка. – Я вас что-то не знаю.
– Я – воин Ермак, покоритель Сибири, – сказал Ермак Тимофеевич.
– Объятый думой, да? – все смеялась девушка.
И Ермак, не вступая в дальнейшие объяснения, крепко сжал ее в своих железных объятиях.
– Куда, вы куда лезете? Не надо, – жарко зашептала девушка. – Вы не знаете Лешу. Он в тюрьме сидел. Они вас подколют.
И внезапно стала его страшно целовать. Отвернемся, читатель! Ну их!.. Давай лучше полюбуемся великолепным сибирским пейзажем. Сизые сопки, прозелень и просинь тайги, марал лижет соль – все это будет смыто пришедшим на древнюю землю морем громадной ГЭС, а писатель Валентин Распутин получит Государственную премию за книгу «Прощание с Матерой».
Ночь! Плотным покрывалом укутала она будущую преображенную природу. И знала только ночка темная, да рогатый месяц был свидетелем того, как студентка выцеловывала да расцеловывала все шрамы и все оспинки могучего воина.
– Мой? – шептала она.
– Твой, твой, лада, – шептал он.
– Я Лешку боюсь, – сказала она. – Они, знаете, какая шпана...
– Лешку я этого, сучару, изнахрачу и в пень загоню, вонючку, – лениво отозвался воин.
(...О жадные огни пожарищ покорения Сибири! О тело, тело, тело тающее, ускользающее! Горели костры, тревожно ржали кони. Азьятка чертова «с раскосыми и жадными очами». Тело ея ускользающее, тающее... Перво стерво конца века XVI...)
– О чем думаешь, Ермаша? – тихо спросила Нина.
– Так, вспомнилось, – нехотя отвечал Ермак.
– Смотри у меня, я ревнивая, – лукаво погрозила она пальчиком.
Внезапно на диком берегу могучей сибирской реки появился отряд молодежи, вооруженный финками, кастетами и обрезками водопроводных труб.
И грянул бой! Враги со стоном летели в воду. Вот упал стильный юноша со стальной фиксой, разваленный до пояса лихой казацкой саблей! А вот стройка лишилась одного из своих опытных бульдозеристов...
Но силы были слишком неравными. Ослабевший Ермак Тимофеевич бросился в студеную воду и поплыл. И в глазах у него темнело, темнело, темнело...
– Прощай, Нина! Прощай, последняя любовь моя! – крикнул он, напрягшись.
– Пошел ты на три буквы! – донес речной ветер тихий ее ответ.
Но ничего уже не мог слышать храбрый воин. Ибо Ермак Тимофеевич погиб вторично, согласно закону диалектического развития по спирали, который я проходил в институте и получил за это на экзамене пятерку с минусом. И, согласно прогнозам, очнется снова, как это утверждают добрые языки, лет эдак через 200–300. Эту фразу я пишу специально для грядущего автора – удака, чтобы он не сильно-то задирал нос и не думал, что первым открыл Ермака Тимофеевича. Ибо Ермак Тимофеевич существует объективно. И не мы с тобой, удак-потомок, открыли Ермака Тимофеевича, а он нас, удаков, открыл. А когда захочет, тогда и закроет. На три буквы...
– Ночью и нищему крестьянину Ваньке достается то, что стоит миллионы, – мечтал Миша.
Любовный
Чудовищно лицо продавца Вакулины! Глазки у ней маленькие, свинячьи, нос картошкой, на щеках ямы, бородавки, угри, губы узкие и злые – чудовищно лицо продавца Вакулины!
Зато во всем остальном она женщина что надо! Шея у нее точеная, лебединая, груди у Вакулины восьмого размера, хотя она никогда ничего не рожала, а также стоят без лифчика, бедра широкие, зазывающие, ноги – бутылочкой... Хорошие, мясистые ноги!..
И вот однажды к ней в скобяную лавку зашел художник Минша Ланшук, которого как раз выпустили из дурдома, и сразу же он подумал, художник Минша Ланшук:
«О господи! Чудовищно лицо этой женщины! Пойду-ка я лучше отсюда куда подальше, а то меня опять посадят в дурдом».
Однако Вакулина сразу же смекнула, что о ней думает молодой человек, и мгновенно стала певуче предлагать ему различные гвозди, шурупы и другие хозяйственные изделия, а также осознанно наклонилась над квадратным жестяным баком с керосином, и Минша увидел сквозь ее длинные груди коричневый керосин. Он и растерялся, не зная, что ему теперь и делать, потому что сразу же струсил – да уж не больна ли эта красивая девушка какой-либо пошлой венерической болезнью? Нет ли здесь декаданса?
Однако вскоре он совладал с собой, и после непродолжительной беседы об искусстве и Муслиме Магомаеве они закрыли лавку на обед и легли на группу веселых полосчатых тюфячков, что, как дружные подружки, помещались в углу магазина, образуя высокую лежанку для любви.
Когда все только началось, в дверь к ним уже ломились, а когда дело шло к концу и Вакулина уже два раза кричала, а Минша еще ни одного разу, дверь была сорвана с петель, и вскочивший Минша облил сверху своей белой струёй лицо директора этого магазина т. Свидерского, а также его красный билет, который он зачем-то держал в руке.
Директор был вне себя от гнева! Испорчены билет, костюм, лицо, не говоря уже о том, что он давно хотел на Вакулине жениться и даже жил с нею, намереваясь вскоре окончательно бросить семью, состоящую из четырех человек. Он не нашел ничего лучшего, как избить Миншу корытной доской, а Минша в ответ тоже сопротивлялся – примусами, мясорубками, мылом. Окровавленных, их увезли в милицию, где Свидерский получил год за хулиганство и членовредительство, а Миншу снова посадили в дурдом, поскольку на него имелась справка, что он оттуда вышел.
Так что пользу от всего этого извлекла одна лишь Вакулина, которую тут же назначили директором этой скобяной лавки на освободившееся вакантное место.
Но Бог видит правду. Бог – не фрайер, это знают все, кому нужно. Вакулина мгновенно проворовалась: пила коньяк, шампанское, ела цыплят, шоколадный зефир – и теперь тоже сидит в тюрьме.
Так что все наши герои, считай, нашли свое место в жизни, на чем наш «Любовный » и заканчивается.
– Хотелось бы рассказать вам и про того странного гражданина, который работал говночистом в тресте очистки города. Нельзя было назвать его домашним тунеядцем, хотя он не умел делать ровным счетом никакой мужской работы, гвоздя вбить не мог. Зато он умел стряпать, стирать, мыть полы и танцевать вальс. Это неизбежно наложило отпечаток на его характер и фигуру. Нельзя было сказать, что он бабоват, но никто не назвал бы его и мужественным, – вспомнил Коля.