Ресторан «Березка» (сборник)
Шрифт:
БАБА МАРИША, НАБОЖНАЯ БЫВШАЯ КРЕСТЬЯНКА
сильно отличалась от Марины Степановны... Если над бывшей попадьей витал дух просветительства, Дальтон-плана, и книги жгли в печке, то здесь имелось в горнице изрядное количество икон, творились молитвы, красились яйца на Пасху, проживали нищие да убогие, из которых помню Анфюшку-монашку и старичка по имени Деда, который приезжал со спецпоселения в город К. побираться да так и помер без документов на бабушкином сундуке. А Анфюшка-монашка носила крест слоновой кости с золотом, и мой двоюродный брат утверждал, что видел у нее хвост. Она была из разоренного женского монастыря, который еще долго существовал в поселке имени Павших Борцов, и его обитательницы разбрелись Христа ради по сибирской части России, и так бродили, пока тоже не преобразовались, как все вокруг, иль не померли естественной смертью, как померла в свое время Анфюшка и как помрем в свое время все мы, даже самые сознательные. Анфюшка молилась в нательной холщовой рубахе, расчесывала перед мутным зеркалом жидкую косицу, и я думал, что брат мой врал, утверждая, что видел у нее хвост, ибо брат мой в отличие от меня стал нынче атеистом, а я в отличие от него стал нынче не совсем, но наоборот.
10 ноября 1982 года
Баба Мариша, выходец все из той же деревни Амельяново, была женой деды Саши, Александра Даниловича, ударника труда и строителя Лесотехнического института, который (институт) потом сгорел, а после войны вновь отстроился, составив славу и гордость сибирской науки, дав путевку в жизнь дяде Коле Второму, изобретателю.
Баба Мариша Вторая в отличие от бабы Мариши Первой была совершенно неграмотная. Баба Мариша была красивая (в Сибири все красивые!), красива этой строгой крестьянской красотой, описанной... и так далее. Да и то верно – в Сибири нравы были мягче, людям вольнее жилось по случаю разбойничьего состава первопоселенцев и полного отсутствия крепостного права на протяжении всего того времени, когда оно существовало в других местах. По улицам сибирских городов ходили медведи, в трамваях ездили рыси, орлы кружили над городом К., соревнуясь с аэропланами. Местное население било хищных животных рогатиной, продавало ценные шкуры чужеземцам, варило водку и ничего не боялось. От всего этого, а также от мощного генного влияния покоренных аборигенов и постоянного притока свежих хромосом других народов России и сформировалась та замечательная красота, которая позволила М.В.Ломоносову заявить, что «богатство России Сибирью прирастать будет», о чем мы можем прочесть нынче на каждом бывшем медвежьем сибирском углу или услышать, когда кто-нибудь где-нибудь выступает, отражая в своих речах сибирскую тематику. И А.П.Чехов, который ехал дальше на Сахалин, заявил, проезжая Красноярск, что на Волге жизнь началась удалью, а кончилась стоном, в Сибири же есть и будет наоборот... Чехов прав, но прав и В.И.Ульянов-Ленин, заметивший по дороге в шушенскую ссылку конца XIX века, что здешние окрестности напоминают ему виды Швейцарии. И хоть в Швейцарии, равно как и в городе Вене, мы пока не бывали, здешние виды, действительно, что-то напоминают, может быть, даже и Швейцарию, потому что очень, очень, чрезвычайно красивы, они, наверное, даже раза в 3–4 красивее, чем Швейцария, которую мы как-то мельком видели по телевизору, красивее и ближе нашему сердцу, потому что – родина...
С годами лицо бабы Мариши огрубело, расширилось книзу, а писать она так и не научилась, не то что я. Деда Саша-плотник умер в 1937 году, и замуж она больше не вышла, даже в мыслях ничего подобного не держала. Держала коровку, хрюшек, кур изрядное количество. Куры неслись и гадили где попало. Неэстетично. Двор. Булыжник. Трава пробивается. Деревянная бочка. В бочке цветет вода, как в озере, как в этих посланиях. Вечер. Баба Мариша стоит на коленях у божнички. За стеной наша атеистическая семья пьянствует с какими-то бывшими героями 30-х годов: футболистами, летчиками, рыбоводами. Все они нынче (дело происходит в середине 50-х) служат черт знает где, но всякими мелкими начальниками. Дядя Гена является начальником говночистов городского треста очистки города, дядя Сидор служит директором стадиона «Динамо». Милиционер ловит меня однажды, когда я курю на пустой зимней трибуне, придя «на каток», и ведет меня в участок, дядя Сидор вступается, говорит, что знает моего отца, и долго потом доказывает мне, что тот, кто курит, никогда не вырастет. Он одет в старую железнодорожную шинель. Глаза у него слезятся. А мне 8 лет, мне буфетчица продала 2 штуки рассыпных папирос «Ракета», я слушаю дядю Сидора и совершенно ему не верю, лишь боюсь, что он настучит матери... Дядя Воля – красавец и бывший моряк – занимается неизвестно чем, у него есть «Москвич», все знают, что он ворует, но посадят вскоре не его, а дядю Андрюшу-кладовщика. Связался с богатыми, вот они его и посадили, вскоре будут говорить во дворе...
Странно, что я забыл, как умерла баба Мариша Вторая и как мы ее хоронили, кто где стоял, какая была погода, что ели на поминках. Обидно, обычно я помню эти печальные сцены назубок. Жалко, а то я бы и ее смерть описал... Скорей всего, я к тому времени уже уехал из города К. и учился в Московском геологоразведочном институте им. С.Орджоникидзе. Старый дом, построенный кулаком-ударником, разломали и снесли, выделив у черта на куличках громадную четырехкомнатную квартиру со всеми удобствами на 5 этаже пятиэтажного дома без лифта. Но там бабы Мариши уже не было, я это точно помню.
Там жили тетя Ира, брат Саша, его первая жена, потом вторая, я это точно помню, хоть мы и раньше отделились, раньше выехали из дедовского дома, съехали в 1960 году, когда послевоенный жилищный кризис начал понемногу спадать, и нам выделили от «папиной работы» двухкомнатную квартиру общей площадью 18 кв. м на улице Красной Армии. Вскоре отец умер, а сестра «заневестилась», и хахали ее спали в кухне на сундуке... В том же самом 1960 году, но еще на старой квартире дедовского дома, где мы жили жильцами, потому что при дележе недвижимости нам ничего не обломилось, в том же самом году и раскурочили суки-взрослые мою первую копилку, мою первую пастушку высотой около 25 сантиметров, сидящую, расправив пышные юбки, и держащуюся коричневенькими ручками за круглые коленки. Алыя губки ея были приоткрыты, белые зубки блестели, яко жемчуг, а взрослые ее раскурочили и все мои денежки оттуда вынули, чтоб их всех коты драли, потому что, видите ли, денежная реформа! Суки, правда! Дом на улице Красной Армии тоже снесли.
Эх, баба Мариша, баба Мариша! Прости, что я в твоем присутствии выругался нехорошим словом, но еще пуще прости за куцее описание тебя и окружающей тебя эпохи... Прости, но здесь ты отчасти сама виновата. Ты слишком погрузилась в быт и прошла по жизни плотской неслышной тенью. Ты копалась в огороде, жадничала, говорила «исть» вместо «есть», крестила рот, икая. Прости, баба Мариша, ничего больше вспомнить не могу, не умею, проглядел, забыл, ведь было же что-то, ведь Анфюшка не зря у тебя жила, не зря Деда на твоем сундуке умер... Нет, ничего не могу больше вспомнить, ничего не могу, разве что – картину?..
...Картина. Тот лубок остекленный, что висел над деревянной бабушкиной кроватью. Там Он стоял на горе перед вхождением в Иерусалим. А внизу был тщательно вырисован этот библейский город с его кривыми и прямыми улочками, широкими и узкими площадями, храмами, лавками, фонтанами, мостами и галерами. А может, это и не Иерусалим вовсе был и не вхождение Его в него? Хотя помню гравированный штампик: «Отпечатано в синодальной типографии...» И не галера там была нарисована, а ладья, которая уходила в море, и в ней сидели на лавках гребцы в шлемах. А выше всего и всех находился Он и Его ученики. Они стояли на горе перед тем, как спуститься в город, где Его распнут... «Да уж не Голгофа ли называлась сия гора, с которой они спустились, дабы вновь подняться, но уже для распятия?» – вдруг испуганно мелькнуло в малограмотной голове пишущего эти строки. «Нет, наверное, – подумал он. – Нет, а то поэты и художники, искусство уж непременно отразило бы такую вертикально-горизонтальную, философско-топографическую симметрию, что ж это – все дураки, один ты умный, так, что ли, получается?..» – спрашиваю я.
«А не наоборот ли? Все умные, один ты, как дурак, пишешь мне всю эту ерунду... А ведь ерунда, особенно последняя пара абзацев...» – отвечаешь ты мне, Ферфичкин.
Ах ты, Ферфичкин! Ах ты, ироник! А вот как задам тебе сейчас пару... абзацев (это образец идиотической репризы юмора 4-й степени, не 5-й, а 4-й, а что такое «степень юмора», об этом позже или никогда)... Так вот и сочиняю я для тебя, Ферфичкин, всю эту саморазмножающуюся, увеличивающуюся ерунду, машинально сочиняю, а сам смекаю: хватит ли у меня честности и мужества (наглости и цинизма), чтобы описать следующую, разрушающую лиризм повествования деталь бытия?..
Конечно же, хватит, Ферфичкин! Вот эта деталь. Я влюбился в картину, часами изучал ее, а когда наши родственники переехали в новую квартиру и картина пылилась за шкафом по случаю атеистических прозрений моего подросшего двоюродного брата, я выпросил картину себе, и мне ее охотно подарили. Но вскоре я с ней был вынужден снова расстаться путем ночного уноса ее в темный двор к мусорным ящикам. В замечательной этой картине жили клопы, и кроме витального их присутствия наблюдались также и гнезда. А я – брезглив. Но я – дурак. Мне нужно было просто-напросто сменить раму и стекло, предварительно обрызгав старинный картон аэрозолем «Прима». Однако я тогда еще мало знал жизнь и не догадался, что может быть такой аэрозоль, за что и наказан сейчас тем, что пишу эти смятенные строки. До свидания, баба Мариша Вторая. Еще раз прости, что так все получается...
21 ноября 1982 года
И ЖИЗНЬ ВМЕШАЛАСЬ, ВЕРНЕЕ – СМЕРТЬ,
взволнованно говорю я тебе, Ферфичкин, но об этом – после, а пока все же о литературе. Оказалось, что сегодня уже 21-е, и я последний раз работал над посланиями к тебе 10-го. То есть мужик и охнуть не успел, как минула целая декада литературного ничегонеделания. А ведь другие писатели, которые умные, так они за эти 10 дней пишут сценарий, зарабатывая 12 000 руб., или производят повесть – 25 стр. x 10 дней = 250 стр. : 24 стр. = 10,3 а. л., повесть в 10,3 авторских листа, увеличивая тем самым свой материальный капитал на 300 руб. за 1 п. л. x 10,3 = 3900 + 3900 руб. (публикация в журнале) + 7800 руб. (публикация в «Роман-газете»), то есть увеличивая свой материальный капитал примерно на те же 12 000 руб., если не больше, да, конечно же, больше, 15 600 руб.!!