Ресторан «Березка» (сборник)
Шрифт:
Ан нет! Когда подошел, то увидел, что фанерное окошко закрыто, потому что «грузят посуду» и, следовательно, все делается по закону. Так и написано было на стене, что посуда не принимается в период загрузки посуды и разгрузки тары. Так и написано было – «в период». Тьфу, безобразие!
Застыл в задумчивости – что делать? Но вскоре фортуна вновь повернулась ко мне лицом, ибо выяснилось, что мужики, добровольцы из очереди, уже самостоятельно догружают огромный полуприцеп. Вот и догрузили мужики... И очередь их всех пропустила с почтением, да и мы, рядовые люди, благодаря их самоотверженности быстренько сдали все, что имели... Спасибо, товарищи! Истратил я всего лишь 1 час 24 минуты, зато получил 10 рублей. Как бы даже заработал 10 рублей... Хорошо жить, ей-богу!
...и все же нам очень хотелось курить, потому что «Кепстен» «Кепстеном», а мы привыкли к другому табачку. Там на лавочке сидели двое молодых людей с одинаковыми усиками, но в разных пальто: у одного демисезонное, клетчатое, у другого тоже клетчатое, но с меховым воротником. Мы спросили у них закурить. Они угостили нас «Шипкой» и вопросительно, колеблясь, глядели на нас. Но когда мы сели на скамейку рядом, успокоились и ушли, очевидно, приняв нас за своих.
А мы и были свои. Простые советские люди. Товарищи. Мы наслаждались курением и жадно озирались вокруг.
Прошла еще одна группа таких же молодых людей. Они тоже глядели вопросительно, тоже колеблясь. И тоже отошли куда-то в сторонку, стушевались, сообразив, что раскуривать в самом центре столицы в такой день и час могут лишь люди с чистой совестью, которые, несомненно, имеют на это право.
А мы глядели во все глаза. К Большому театру подъехал мощный «Икарус», и из него вышло множество чернокожих мужчин. Они построились в колонну и, ведомые, пошли строем огибать метро «Площадь Свердлова» (см. план-схему № 2); братская делегация, поняли мы. В сыром воздухе расплывался свет центральных фонарей. Тихое, приглушенное шарканье тысяч ног стало фоном. Три желтоглазые «Чайки» круто вывернули с Красной площади. И другие черные машины подъезжали, подъезжали... На следующий день мы узнали, что в этих машинах мог сидеть кто угодно. Хоть Ф.Кастро, хоть Ю.Цеденбал, хоть какой-нибудь итальянский товарищ – все они именно в этот день, именно в этот вечер, не исключено, что именно в этот час приехали прощаться...
Странные чувства: с одной стороны, мы ощущали себя причастными к Истории и ликовали, отчетливо сознавая, что никто из наших друзей, приятелей, знакомых и родственников не окажется в этот день, вечер, час столь близко к географическому эпицентру мировой истории, но, с другой стороны, мы одновременно как бы сидели на русской советской кухне однокомнатной квартиры, где в единственной комнате стоит гроб с хозяином, и все заходят, заходят люди. И бабы плачут. И дождь идет. И чернота за окном. А завтра настанет день, будут похороны, несильные мужики понесут гроб, упираясь, чтоб не стукать его об узкие стенки, перила. Полагаю, что в подобном моем размышлении нет ничего криминального.
– Я предлагаю вам, Евгений Анатольевич, запомнить все это на всю жизнь, – тихо сказал Д.А.Пригов.
– Я тоже хотел вам это предложить, Дмитрий Александрович, – тихо ответил я.
– Согласен, товарищ!..
– И я согласен, товарищ!..
Воробьевы горы? О нет, нет, не то, не о том...
Немного помолчав, мы решили ехать домой, ибо все, что нам было нужно, мы уже увидели и услышали.
31 декабря 1982 года
Наступает Новый год, и сюжетная часть моих посланий практически закончена. Остается лишь добавить, что больше у нас документов никто не спрашивал. Мы беспрепятственно потоптались у знаменитого фонтана (арх. В.И.Долганов), спустились в подземный переход, вышли к гостинице с знакомым названием «Метрополь» и пересекли площадь, чуть задержавшись близ роскошных автомобилей, каковые принадлежали, скорей всего, иностранным постояльцам этой гостиницы, посетившим нашу Родину в столь скорбный для нее час. Видели издали, как там, около Дома Союзов, странно переливается в ночном осеннем воздухе уголок этого Дома, снова видели различных военных, милиционеров, дружинников, вошли в метро «Площадь Революции», которое было набито битком, и каждый встречный вопросительно, колеблясь, вглядывался в нас: не больны ли, не безумны ль, не пьяны ли? Но с нами было все в порядке.
Последняя деталь. Когда мы зашли в пустой подземный переход, там, скучая в одиночестве, читал какую-то мятую книгу какой-то толстенький майор, прислонившийся к какому-то железному ящику. Увидев нас, он испуганно вскочил, сделав неуклюжую попытку спрятать книжку за спину. Но, поняв, что если мы и птицы, то – малого полета, вопросительно, колеблясь, вгляделся в нас: не больны ли, не безумны ль, не пьяны ль? Но с нами все было в порядке.
А сам майор своим габитусом напомнил мне моего друга поэта А.Лещева, который, в свою очередь, как две капли воды похож на Пьера Безухова, каким его описал для русской публики великий Лев Толстой.
Новый год, Новый год! Сколько радости он обычно несет людям! Вот и сегодня – как по заказу выпал после вялотекущей осенней слякоти крепкий снежок, и установилась наконец стабильная температура –5°С, являющаяся необходимым и достаточным условием классической русской зимы, которая была, есть и будет всегда, несмотря ни на какие обстоятельства. И пар будет вырываться изо рта, и зябкая красавица запахнется в теплую шубку, и снегирь сядет на ветку, глядя вниз круглыми глазами, и на Крещение в проруби будет купаться лихой, пьяный мужик, и скрип шагов по снежной тропинке будет, и ожидание весны, лета, осени, новой зимы. Все будет, несмотря ни на какие обстоятельства. Все будет, и ничто не треснет. Так не может быть, чтоб все вдруг сразу треснуло, рассыпалось и, заметаемое космическими вихрями, навсегда исчезло в пространстве и времени, и чтоб наступил последний мрак, и нежить чтоб воцарилась во веки веков там, где играла жизнь.
Мне остается исполнить свой последний долг, то есть ознакомить тебя, Ферфичкин, с моей точнейшей записью процесса процессии. Ведь я на следующий день, 15 ноября 1982 года, уже не пошел на улицу, вовремя сообразив, что ничего ровным счетом не увижу в густой толпе. Я пришел к Д.А.Пригову, который вдруг выступил в необычной для него роли богатого владельца цветного телевизора, около которого мы все и уселись. Мы все пили чай с медом и смотрели в телевизор.
Вот подробная запись того, что я видел и слышал, и более ты, Ферфичкин, не дождешься от меня ни единого слова...
Вот эта запись.
Жест распорядителя – милости просим, Начальство.
Вдова под вуалью встает навстречу. Новый Вождь машет рукой, чтоб не вставала. Целует.
Фраза М. (Музыки? Вот уже и не помню, а ведь прошел всего месяц, и я записывал подробно). Фраза М. строга и печальна...
Вчера вечером речь по ТВ товарища Ч., редактора. Он сказал, что покойный ездил за сотни тысяч километров, чтобы бороться за мир, и теперь ему осталось немногим менее двух км от Колонного зала Дома Союзов до могилы... (Что он этим хотел сказать? Мне кажется, что человек всегда смертен, и смерть настигает его всегда, сколько бы хороших дел он ни сделал.)
14.11.82. Панихида по всем церквам по «новопреставленному».
«Он решителен, смел, верен в дружбе, в любой момент готов прийти на помощь товарищу».
«Он постиг лучшее, что дано (?) человеческой мудростью». (Цитаты. Чьи – не помню.)
Памятник в родном городе. Отлили из металла. Прометей. Прометеев огонь.
В 11 часов утра – часы на Спасской башне Кремля. Мимо часов пролетела черная птица.
11 часов 15 мин. Героическая тема в музыке усилилась.
– Медок хорош, – сказал, облизнувшись.