Ревность

Сэйнткроу Лилит

— Кто? — он почти встряхнул меня, в его словах слышалась глубокая вибрация, характерная для командного голоса лупгару. Оборотни использовали свое альтер эго, чтобы покрыться мехом и стать сильнее, но кто-то, наполовину отмеченный и привитый от укуса оборотня, как Грейвс, использует свою сущность по-другому — для мысленного господства. Я видела, как он сдерживал целую комнату гневных оборотней, разговаривая таким голосом. Я видела, как он прижимал к земле оборотня лишь силой своего желания.

Он был

полон сюрпризов, мой мальчик-гот!

Пар рассеивался в воздухе в форме острых зубов и острого носа. Я оторвалась и вытащила свою руку, свежий синяк расцветал на фоне старого.

— Ой!

Он выпрямился, плечи напряглись под черной тканью его плаща.

— Кто?

Его «кто?» прозвучало, как совиное «ууу». Мысль ударила меня ненадежным, колеблющимся, паническим весельем. Я с трудом проглотила смешок, который чувствовался, как рыдание.

— Грейвс, мы должны убраться отсюда. Пожалуйста! Давай просто уйдем!

Потому что я знала кое-что еще; я это знала, даже когда мы избивали друг друга. То было ее слово против моего, и она бы не пришла сюда без хорошей истории, которая прикрыла бы ее задницу. Тот факт, что Спиннинг все видел, не убедит Совет: он был оборотнем.

Не дампиром.

Кроме того, вы никогда не должны говорить о таком первыми. Это не кодекс отца. Это кодекс детей, изучаемый каждый день за ланчем и переменой. Анна смогла бы нарушить его: она была взрослой, даже при том, что выглядела как я.

Но я? Я не могла. Я не хотела рассказывать. Я хотела свалить отсюда. Как можно скорее.

Например, сейчас.

Глаза Грейвса пылали пронзительно зеленым. Он, очевидно, не верил мне.

— Кто? — от одного слова на стене задребезжало зеркало, затрещали его пластиковые скобы. Пар устремился вниз, окружая нас, как белые, летающие частицы внутри снежного шара. Тот, который вы встряхиваете, пока играет глупая песня из какого-то легко забывающегося, слащавого Диснеивского фильма.

— Не волнуйся об этом, — я натянула толстовку, застегнула ее до подбородка. — Просто давай пойдем. У меня есть деньги; мы можем выйти за территорию прежде, чем они узнают, что мы... — я исчерпала запас слов, пялясь на него. — Пожалуйста, — я искала, что бы сказать еще. — Пожалуйста, Грейвс! Мне надо убираться отсюда!

Он, смертельно бледный даже несмотря на кожу карамельного цвета, смотрел на меня. Когда он смотрел так, он выглядел почти серым. Его рот сжался в тонкую полоску, а волосы стояли торчком, потрескивая жизненной силой. Его сережка блестела.

— Тебе надо успокоиться, — я выглядела бледно и нездорово даже для себя. — Грейвс. Пожалуйста. Тебе надо успокоиться. Мне надо...

Он поднял руку, сжатую в кулак. Его указательный палец высунулся осуждающе, и он указал на мое лицо. Послышался слабый потрескивающий звук,

когда он стал перевоплощаться. Когда лупгару выходит наружу, он не покрывается шерстью, но увеличивается в размерах, .

— Кто. Тебя. Ударил?

Это не важно, твою мать! Почему ты просто не можешь послушать меня?

— Я просто... просто... я... Грейвс... — в этот раз мой рот очень сильно подвел меня. Но его ярость, плавающая в воздухе и раздражающая «дар», заставляла думать с трудом. И что хуже всего, жажда крови вернулась обратно, вращаясь в том особом месте в горле, царапая его кошачьими когтями. Раздражая. Мой рот покалывало.

Если бы я сейчас выставила клыки напоказ, что бы он подумал обо мне?

— Тебе лучше сказать мне что-нибудь, — сказал тихо Грейвс. — Я ненавижу, когда мне ничего не говорят, Дрю. Ты знаешь, что я ненавижу, когда мне ничего не говорят!

Что? Это не имело никакого смысла. Я открыла рот, ничего не сказала и снова закрыла его.

Потому что я чувствовала, как мои клыки удлинялись. Трансформация слегка затронуло мои нижние зубы, теперь изменялась вся челюсть.

О, пожалуйста, нет. Нет.

— Отлично, — Грейвс развернулся на каблуке так быстро, что его плащ встрепенулся и коснулся моего колена. Он отошел назад, остановился прямо перед дверью. Он опустил голову, его плечи тряслись, он замахнулся кулаком.

Стена дала трещину. Пыль и сор посыпались клубами; плитка сломалась и треснула зигзагом. Я снова вздрогнула.

— Остановись! — закричала я, и каждая капелька тумана в раздевалке вспыхнула крошечными, маленькими бриллиантами, все зависло, вращаясь в воздухе.

— Когда захочешь рассказать, — сказал он очень мягко, — найдешь меня.

Он съежился, по нему прошлось изменение. Он убрал свой кулак из стены и слегка встряхнул его, отшвыривая небольшие осколки плитки. Поразительный красный цвет забрызгал стену, и запах крови взорвался в моей голове.

Почти оборотень. Сильный запах, как земляника, смешался с ладаном. Зеленые глаза и металлический намек на белизну, карамельная кожа и потрескавшиеся руки. Это как видеть его в четырех измерениях, к повседневному Грейвсу, который спал в моей комнате и каждый вечер клевал меня в щеку, добавился еще один слой.

Я держалась за раковину так, будто она была плотом, а я тонула.

— Пожалуйста. Давай убежим. Ты и я, — это был слабый, девчачий шепот. — Грейвс. Пожалуйста.

— Да. Убегай. Конечно. Как моя мама. Убегай и каждый раз возвращайся, — он махнул разодранной рукой. Раны уже заживали — оборотни заживают быстро, и он обладал этим талантом в полной мере, даже если не становился волосатым. — Но я клянусь Богом, что узнаю, кто сделал это с тобой. Даже если ты думаешь, что не можешь мне доверять.