Революция без насилия
Шрифт:
– Мне не нравится, что вы позволяете своим детям общаться с испорченными детьми. Это приведет лишь к тому, что в плохой компании они сами станут плохими.
Не помню, насколько озадачил он меня тогда этими слонами, но я ответил следующее:
– Разве могу я относиться по-разному к своим сыновьям и к этим лентяям. Я одинаково в ответе и за тех и за других, так как сам пригласил их сюда. Если бы я дал этим бездельникам хоть немного денег, они, конечно, сразу сбежали бы в Иоганнесбург и вернулись к своим прежним занятиям. Говоря откровенно, вполне вероятно, что и они и их воспитатели считают, что их приезд сюда наложил на меня определенные обязательства. Мы с вами прекрасно понимаем, что здесь им приходится терпеть немало лишений. Мой же долг ясен: воспитать их, и поэтому
М-р Калленбах только покачал головой.
Нельзя сказать, чтобы в результате этого общения мои сыновья стали хуже. Напротив, я вижу, что они кое-что от этого выиграли. Чувство превосходства, если и было у них, вскоре исчезло, и они научились вести себя в обществе самых разных детей. Пройдя через такое испытание, они сами стали более дисциплинированными.
Этот и другие подобные опыты показали мне, что если обучать хороших детей вместе с плохими и позволить хорошим детям общаться с плохими, то они ничего не потеряют при условии, что опыт будет проводиться под неослабным надзором родителей и воспитателей. Даже и при тщательном наблюдении дети не всегда гарантированы от всякого рода соблазнов и дурных поступков.
Далеко не всегда дети избегают соблазнов и дурного влияния. Однако несомненно, что, когда мальчики и девочки, получившие разное воспитание, живут и учатся вместе, их родители и учителя подвергаются самому суровому испытанию. Они должны быть постоянно начеку.
День ото дня мне становилось все яснее, насколько трудно воспитать и обучить мальчиков и девочек правильно. Чтобы стать настоящим учителем и наставником, я должен был завоевать их сердца, делить с ними радости и печали, помогать им решать те проблемы, с которыми они сталкивались, и направлять беспокойные устремления юности в нужное русло.
Когда участников сатьяграхи выпустили на свободу, почти все обитатели фермы Толстого покинули ее. Те немногие, кто остался на ферме, были, в основном, колонистами из Феникса. Поэтому я переселил всех оставшихся в Феникс. Здесь мне предстояло пройти через тяжелое испытание.
Я часто ездил из Феникса в Иоганнесбург. Однажды, когда я был в Иоганнесбурге, мне сообщили о моральном падении двух обитателей ашрама. Известие о поражении или победе движения сатьяграхи не очень удивило бы меня, но эта новость поразила как громом. В тот же день я выехал поездом в Феникс. М-р Калленбах настоял на своем желании сопровождать меня. Он видел, в каком состоянии я находился, и не допускал и мысли, чтобы я поехал один, тем более что именно он сообщил мне эту ужасную новость.
Когда я ехал в Феникс, мне казалось, что я знал, как следует поступить в этом случае. Я думал, что воспитатель или учитель несет всю ответственность за падение своего воспитанника или ученика. Так что мне стало ясно, что я несу ответственность за это происшествие. Жена уже предупреждала меня однажды относительно этого, но, будучи по натуре доверчив, я не обратил внимания на ее предостережение. Я чувствовал, что единственный путь заставить виновных понять мое страдание и глубину их падения – это наложить на себя какое-нибудь покаяние. И я решил поститься семь дней, а на протяжении четырех с половиной месяцев принимать пищу только раз в день. М-р Калленбах пытался отговорить меня, но тщетно. В конце концов он признал мой поступок правильным и настоял на том, чтобы присоединиться ко мне. Я не мог противиться этому открытому выражению его любви ко мне.
Этот обет снял огромную тяжесть с моей души, и я почувствовал
Мое покаяние огорчило всех, но в то же время значительно оздоровило атмосферу. Каждый понял, как ужасно совершить грех, и узы, связывавшие меня с детьми, стали еще крепче и искреннее.
Обстоятельства, сложившиеся в результате этого происшествия, вынудили меня несколько позже поститься на протяжении двух недель. Результаты этого поста превзошли все мои ожидания.
Цель моя заключается не в том, чтобы показать на примере этих происшествий, что долг учителя – прибегнуть к посту тогда, когда ученики совершат проступки. Я считаю, однако, что в некоторых случаях требуется именно такое сильно действующее лекарство. Но оно предполагает проницательность и силу духа у учителя. Там, где нет подлинной любви между учителем и учеником, где проступок ученика не задевает учителя за живое, а ученик не уважает учителя, никакой пост не поможет. Таким образом, если можно сомневаться, что соблюдение поста в подобных случаях правильно, несомненно то, что ответственность за ошибки учеников целиком ложится на учителя.
Первое покаяние оказалось нетрудным для нас обоих. Я продолжал заниматься своей обычной работой. В течение всего покаяния я строго придерживался фруктовой диеты. Последние дни второго поста были для меня очень тяжелы. Тогда я еще не осознал до конца чудесного воздействия «Рамаяны», и вследствие этого моя способность переносить страдания была меньшей. Кроме того, я не знал как следует техники поста, в частности не знал, что нужно пить много воды, как бы это не было тошнотворно и противно. Тот факт, что я совершенно безболезненно перенес первый пост, сделал меня довольно беззаботным в отношении второго. Так, если в течение первого поста я ежедневно принимал ванны Куне, то во время второго поста я на второй или на третий день перестал их принимать; я мало пил воды, так как это было противно и вызывало тошноту. Горло у меня пересохло, и последние дни поста я говорил только шепотом. Однако, несмотря на это, я продолжал свою работу и диктовал письма. Регулярно я слушал чтение отрывков из «Рамаяны» и других священных книг. У меня даже хватало сил, чтобы обсуждать насущные вопросы и давать необходимые советы.
Я должен опустить многое из своих воспоминаний о жизни в Южной Африке.
По окончании движения сатьяграхи, в 1914 году, я получил от Гокхале указание вернуться на родину, заехав предварительно в Лондон. В июле Кастурбай, Калленбах и я отправились в Англию.
Во время сатьяграхи я ездил только третьим классом. Поэтому и теперь я взял билеты в третьем классе. Между условиями в третьем классе на пароходе этой линии и условиями на индийских каботажных судах и в железнодорожных поездах огромная разница. На индийских кораблях едва хватало мест для сидения, еще меньше их было для спанья, и было очень грязно. На пароходе, направлявшемся в Лондон, было довольно просторно и чисто, и, кроме того, пароходная компания предоставила нам особые удобства. В нашем распоряжении была отдельная уборная, а пароходный буфетчик, зная, чем мы привыкли питаться, распорядился снабжать нас фруктами и орехами. Как правило, пассажиры третьего класса почти их не получали. Благодаря таким удобствам все восемнадцать дней плавания были для нас весьма приятными.
Кое-что из происшедшего с нами во время путешествия стоит вспомнить. М-р Калленбах очень любил бинокли, и у него их было два, очень дорогих. Об одном из них мы вели ежедневные споры. Я старался ему доказать, что обладание такой дорогостоящей вещью не соответствует идеалу простоты, которого мы мечтали достигнуть. Как-то, стоя у иллюминатора своей каюты, мы весьма ожесточенно спорили на эту тему.
– Вместо того чтобы делать из биноклей яблоко раздора, не лучше ли выбросить их в море и разом со всем этим покончить? – спросил я.