Рейд
Шрифт:
Я уставился на нее туманным взглядом. Сначала я просто попытался определить ее возраст. Она выглядела старше большинства находящихся здесь женщин.
– У нее свой собственный корабль, – сказал командир.
Шквал восхищения и оторопи, вожделения и омерзения разбудил мою пьяную душу. Я узнал ее.
Какой же старой она была! Шерон Паркер. Богиня-девственница. Королева-сука батальона «Танго Ромео» в Академии. Как я любил и желал ее в мои трогательные семнадцать! Сколько ночей провел я с моей доброй правой рукой, воображая,
Обескураживающие воспоминания. Я оказался таким идиотом – не скрыл от нее своей вечной любви….
Она была холодной и далекой, как обратная сторона Луны. Она меня дразнила, смеялась надо мной, кормила обещаниями, которые никогда не выполняла. Ни для меня, ни для кого другого, насколько я знаю.
Истязать меня было для нее что уроки готовить. Я был проще, ранимее наших одноклассников.
– Нет. Пусть себе.
Поздно. Командир помахал ей рукой. Она узнала его, оставила свою маленькую сцену и пошла к нам. Старик выдвинул для нее стул. Она устроилась на нем, слегка смущаясь поначалу. Командир на всех так действовал. Он иногда выглядел таким знающим и солидным, что все вокруг чувствовали себя второсортными и нелепыми. Со мной так было всегда.
Проходя через зал, она окинула меня равнодушным взглядом. Не более чем еще один лейтенант. Космофлот кишит лейтенантами.
– Как патруль? – спросил командир.
– Хреново. Две старые посудины, которым пора в музей. Один истребитель прикрытия. Подтверждена только баржа. Один малюсенький конвои. Двенадцать кораблей. У нас кончились ракеты, потом на нас вышли охотники. Некоторое время мы думали, что это Палач. Девять дней от них драпали.
– Круто пришлось? – спросил я. Она дернулась, бросила на меня еще один из своих равнодушных взглядов.
Я наблюдал, как на ее лице появляются первые проблески. Она густо покраснела, вышла из роли пьяной стриптизерши, танцующей на столе, сбросила с себя это, как змея меняет кожу. Одну долгую секунду она смотрела так, будто у нее раскаленная металлическая заноза под ногтем.
– Ты…. – И снова пауза. – Ты изменился.
– Как и все мы.
Ей так нестерпимо хотелось бежать, что я это по запаху чуял. Но было уже поздно. Ее увидели. Ее поймали. И теперь, будь добра, терпи.
Я был одновременно и рад, и немного напуган. Сможет ли она оценить мою добрую волю?
– Гражданская жизнь влияет, – сказал я. – Меня тут долго не было. Ты тоже изменилась.
Мне захотелось немедленно откусить себе язык. Дело не только в том, что эти слова не стоило говорить, – сама фраза прозвучала горько. Мои мозги ушли в отпуск. Слишком активно поработали руки, таская в рот выпивку.
– Я слышала об аварии.
Хорошо держала удар, как ей всегда было свойственно.
– Теперь уже все в порядке?
– В общем, никаких проблем, – солгал я.
Двенадцать лет в Академии не дали мне ничего, что могло бы подготовить меня к неожиданному переходу на гражданку.
– Мне нравится свобода. Хочешь – ложишься спать, хочешь – встаешь. Идешь, куда хочешь. Ну, ты понимаешь. В этом роде.
– Да, я понимаю.
Она ни единому слову не поверила.
– Ну вот; А ты чем занималась?
– Карабкалась по лестнице вверх. Теперь у меня свой корабль. «С-47». Крыло «Браво», пятая эскадрилья. Семь патрулей.
Я не мог придумать ничего, что еще можно было бы сказать.
Последовали секунды напряженного молчания, а потом она добавила:
– И стала понимать, что значит оказаться на дне жизни.
На некоторое время разговор замер, подобно киту, выброшенному на берег и не имеющему сил продолжать борьбу.
– Прости меня. За все, что я сделала. Я не понимала, что я делаю. Я не понимала, какую боль можно причинить людям.
– Это было давно и не здесь. Как будто с кем-то другим. Все теперь позабыто. Мы были детьми
– Нет.
Я опять солгал. И опять она прочитала меня. В этот раз мне было не так больно, но рана еще не зажила. Эта – из тех, которые невозможно перерасти.
– Пойдем куда-нибудь?
Меня снова охватила нервная дрожь. Либидо разбудило допотопные фантазии.
– Я не думаю, что….
– Просто поболтаем. Ты всегда лучше всех в батальоне умел слушать.
Да. Я слушал много. О проблемах. Все ко мне ходили. Особенно Шерон. Таким образом я мог быть рядом с ней. И всегда существовал План. Одно выверенное движение за другим с целью совратить. Я не мог найти в себе мужества для более рискованных, смелых действий.
Мне не к кому было пойти поплакаться. Кто исповедует исповедника?
– Подожди минуту.
Она поспешила к сброшенной одежде. Я смотрел на то, что она делает, и это казалось самым удивительным из всего, что я успел здесь увидеть.
– Она постарела.
Командир кивнул:
– Золотой век кончился восемь лет назад. Ничего не осталось от тех козлят с широко распахнутыми глазами. Все, кроме тебя, погибли в первый же год войны.
Мне понадобилось какое-то время, чтобы понять, что он говорит о смерти не в прямом смысле. Душевный подъем, связанный с принятием спиртного, давно прошел, дело шло к похмелью.
Она вернулась. За ней увязался какой-то воинственно настроенный лейтенант, оказавшийся достаточно трезвым, чтобы повести себя прилично во время знакомства, и достаточно пьяным, чтобы решиться на насилие, когда узнал, что мы с девушкой уходим.
Командир в ярости встал, и юноша немедленно отступил – Старик кого угодно напугает, если захочет.
Лейтенант улетучился, командир вернулся на свое место и набил трубку, к которой в отличие от всех нас он за этот вечер ни разу не притронулся. Теперь он оставался один.