Резня в ночь на святого Варфоломея
Шрифт:
Так погибает Гаспар де Шатийон, которому все предвещало, что он умрет, осыпанный почестями за то, что славно послужил своему королю и своей стране. Трагический конец настиг его из-за того, что он желал согласия между своим патриотизмом и своей совестью, что верил, будто можно избежать гражданской войны, затеяв войну с чужеземцами. Ему принесла смерть ненависть парижан, мстительность Гизов, страх Екатерины. Но в первую очередь он — жертва своего пакта с Англией, жертва королевы, национальный эгоизм и прирожденное коварство которой он недооценил, жертва женщины, которая предала его с легким сердцем, ибо считала, что он ее провел. Его кровь лежит на совести Екатерины Медичи. По справедливости, она должна также пасть на голову Елизаветы.
Сияние зари осветило Лувр. Ни королева Маргарита не смыкала глаз, ни король Наварры, ни те, кто при нем состоял. В дверь стучат. Это посланец Его Величества, который немедленно желает видеть своего зятя. 83 Генрих, сопровождаемый своими дворянами, направляется к королевским апартаментам, перед которыми находит Конде. Внутрь проводят только двух Бурбонов, дворяне остаются у дверей и мгновенно обезоруживаются.
А оба принца предстают перед Карлом IX. Позади короля находятся королева-мать и Месье. Нет больше внука Франциска I, который еще позавчера грезил о славе и брал уроки у Ронсара. На его месте — безумец, опьяненный мыслями об убийствах. Он вопит, взмахивая кинжалом:
83
He соответствует действительности сообщение Маргариты, будто Наваррец пошел играть в мяч.
— Месса, смерть или Бастилия!
Генрих Наваррский не долго колеблется. Если Париж стоит мессы, как он изречет двадцать один год спустя, то жизнь — тем более.
Генрих де Конде — кальвинист иного закала. Он отвечает:
— Бог ни за что не позволит, мой король и повелитель, чтобы я выбрал первое (мессу). То, что остается, — на Ваше усмотрение, и да будет Богу угодно умерить ваш гнев!
Согласно посланцу герцога Мантуи, он осмелился добавить, что пять сотен дворян готовы за него отомстить.
Карл заносит кинжал, и герцог Анжуйский, мечтающий о Марии, дрожит от бредовой надежды. Опустится ли эта грозящая смертью рука? Нет. Вмешивается Екатерина — не время истреблять принцев крови, когда Гиз может стать королем Парижа. Но, разъяренный, сорвавшийся с цепи, ее сын не позволит так легко себя унять. Он очарован видом верной добычи. Пусть мать просит и умоляет. Какое зрелище! Грозная дама, которая недавно готовила массовое убийство, льет слезы, чтобы сохранить на шахматной доске пешку, которая ей нужна!
Карл уступает. Наваррец и Конде заточены в своих апартаментах. Конде получает три дня на размышление. 84
Примерно в это время лучники и швейцарцы, изрядно выпившие, начинают прочесывать покой за покоем, галерею за галереей, высматривая важных протестантов, которые находятся во дворце, а также их многочисленных домочадцев. Некоторые гугеноты убиты на месте. Но большинство обезоружено, а затем согнано во двор, где сосредоточены войска. Тем, кто бросился к воротам, достались удары пик.
84
По другой версии, Карл произнес длинную речь, на которую Конде ответил не менее пространно, что в подобных обстоятельствах кажется маловероятным.
Солнце, вставая, освещает уже целую гору трупов. Здесь погибают, среди прочих, старый Бове, воспитатель короля Наваррского, Пардайан, сеньор де Пиль, противник Карла IX при Сен-Жан-д'Анжели, который в этом городе соорудил себе ожерелье из ушей священников. Перед тем как упасть, этот жуткий человек во всю глотку проклинает короля, подобно гомеровскому герою.
— Судия Праведный! Отомсти когда-нибудь за столь гнусное вероломство и жестокость!
— Увы! Так что же я сделал? — более скромно вздыхает Бришанто, в некотором оцепенении.
Многие другие гугеноты также выкрикивают проклятия юному суверену, воплощению их надежд, как они прежде именовали своего Иуду.
Карл IX показывается у окна, выходящего в этот внутренний двор, превращенный в бойню. Но он никого не согласен миловать. Он угрожает даже верному Ферваку, который просит пощады для своего друга Моннена.
— Черт побери! Учитывая, что ты для меня сделал, я хочу забыть, что ты посмел просить пощады для этого пособника Сатаны! Приказываю тебе убить его собственными руками! Или сам прощайся с жизнью!
Фервак не исполнит этот варварский приказ, но Моннен погибнет.
Карл вперяет свой тревожный взгляд в изувеченные трупы, в тела капитанов, которых недавно хотел вести к победе.
После ухода мужа королева Наваррская приказывает своей кормилице запереть дверь и засыпает. Почти что через час она пробуждается. Кто-то неистово колотит в дверь и кричит:
— Наварра! Наварра!
Кормилица отворяет, решив, что речь идет о Генрихе.
Человек, истекающий кровью — раненный шпагой у локтя и алебардой в руку, — врывается в спальню, за ним вбегают четыре гвардейца. Он бросается на кровать, обнимает королеву и скатывается с ней на пол. Оба кричат, ибо погромщики, пьяные от крови, кажется не прочь прикончить и одного, и другую. К счастью, господин де Нансей, капитан гвардейцев, входит следом. Так велико его хладнокровие в разгар этой драмы, что он разражается смехом. Он отчитывает гвардейцев, отсылает их прочь и дарует жизнь раненому. Это Филипп де Леви, сеньор де Леран. 85
85
действительности Габриэль де Леви, барон де Леран — Прим. ред.
Маргарита приказывает перевязать его, прячет его в своем гардеробе, снимает свою окровавленную рубашку, надевает платье для ночного выхода и, взяв в провожатые Нансея, который успокоил ее насчет ее супруга, направляется к апартаментам герцогини Лотарингской.
Галереи дворца являют ей зрелище, достойное пера Данте. Трупы, кровь, кто-то бежит, кому-то вот-вот перережут горло. Несчастные протягивают к ней руки, молят ее о помощи, которой она не может оказать. В приемной сестры Марго видит в трех шагах от себя пронзенного насквозь гугенота и падает в обморок. Приходит в себя, тут же выступает в защиту одного из наваррских дворян, господина де Миоссана, и камердинера своего мужа, Арманьяка, которых ей удается спасти.
Шум будит также молодую королеву, которая на седьмом месяце беременности. Ей открывают великую тайну происходящего. «"Как! — восклицает вдруг она. — А король, мой муж, об этом знает?" — "Да, сударыня, — отвечают ей, — он и велел так поступить". — "О, Боже мой! — поражается она. — Да что же это? Какие советники могли его к этому побудить? Господи, умоляю Тебя, прошу Тебя, смилуйся над ним и прости его, ибо, если в Тебе нет жалости к нему, я сильно боюсь, что это деяние никогда не будет ему прощено". Тут же она спрашивает, который час, и принимается молиться со слезами на глазах». 86
86
Brantome (Euvres completes publiees par Ludovic Lalanne), t. IX, p. 598.