Резня в ночь на святого Варфоломея
Шрифт:
2 февраля, в день Сретения, в Сен-Жермен-л'Оксерруа проходила со сказочной роскошью, которой завидовала Европа, при запятнанном кровью и разоренном дворе, церемония крещения. Когда послы выражали свои поздравления молодой королеве, дон Диего толкнул Вустера и прошел вперед него с сознанием того, что спас честь Его католического Величества.
Несколько дней спустя вся аристократия, в том числе и новообращенная, собралась присоединиться к герцогу Анжуйскому, который уже принял командование армией, призванной низвергнуть Ла-Рошель. Алансон, Наваррец, Конде, Монморанси шли бок о бок с Гизом, Невером, Рецем и самыми худшими из убийц 24 августа.
Папа, желая благословить их предприятие, пожелал прислать королю «шпагу чести и шляпу». Несвоевременная милость. Христианнейший король без обиняков дал понять Святому Отцу, что не желает в открытую компрометировать себя в глазах протестантского мира. Подумать о почетной шпаге еще будет время после победы.
Несмотря на усилия честного Ла Ну, «тонкость» не привела ларошельцев к соглашению. Их сопротивление только усилилось. Началась осада, долгая, жестокая, коварная, во время которой погибли многие убийцы адмирала, в частности Омаль и Коссен, которые в предсмертной муке не переставали повторять:
— Будь проклят день Святого Варфоломея!
Появился английский флот, выпустил несколько залпов и пропал, но город, как бы ни терзали его чума и голод, отказывался сдаться. Тех, кто заикался о капитуляции, вешали в течение часа. В лагере Месье между двумя приступами плелись заговоры. Именно тогда Монморанси сплотил партию «политиков» и «недовольных», и они в открытую приняли покровительство д'Алансона. Именно'здесь произошли их первые контакты с гугенотами. Главы католиков возненавидели друг друга, полки оберегали себя один от другого с куда большей озабоченностью, чем остерегались врагов.
После краха четвертого приступа против «Евангельского бастиона» «политики» тайно предложили осажденным решиться на вылазку. Воспользовавшись сумятицей, сторонники Монморанси атаковали v гизовцев, Алансон — штаб самого Месье. То была бы Варфоломеевская ночь для католиков. Неестественность этого братоубийственного заговора настолько поразила гугенотов, что они не верили своим глазам.
В то время как они мученически боролись, не сомневаясь, что попадут на небеса, их польские собратья по религии пылко защищали дело принца, жаждущего их истребить.
Прославленный герцог Анжуйский, как утверждал Монлюк в Кракове, обладающий чертами героя, проникнутый терпимостью, невиновный в Варфоломеевских событиях, решительно настроен уважать свободу совести своих будущих подданных. Умелый посол пообещал также политику умиротворения во Франции, посредничество Карла IX между Польшей и султаном, между султаном и Венецией. Обольщенные поляки воображали, как их пшеница, солонина и кожи движутся через Оттоманскую империю к владычице Адриатики, где находят спрос любые товары.
Сейм собрался 5 апреля на равнине у берегов Вислы. 9 мая Генрих де Валуа был избран королем Польши под крики: «Галла! Галла!»
Екатерина плакала от радости. Эта дипломатическая победа не только осуществила ее самую заветную материнскую надежду, государыня могла также гордиться своими трудами. Колиньи хотел рискнуть жребием Франции, столкнувшись с Испанией. И вот, девять месяцев спустя, госпожа Медичи мирным путем нанесла сокрушительное поражение наследственному врагу. Чтобы примирить Польшу и султана, тогда властителя большей части Венгрии, она блокировала императора, воспрепятствовала его союзу с Филиппом П. Вильгельм Оранский только что признал Карла IX покровителем Нидерландов. Многие немецкие князья желали предоставить ему имперскую корону. Чтобы замкнуть блокаду Габсбурга, только и осталось, что заключить брак Елизаветы и д'Алансона.
Без единого пушечного выстрела ученица Макиавелли парализовала Филиппа II, предотвратила его агрессию против Франции, которая, выйдя из кровавого затмения, внезапно вновь явилась в зените. «Мой государь, — писал Сен-Гуар Карлу IX, — силой или разумом, но Вы сделаетесь повелителем мира!»
«Таковы великие труды Екатерины: потерять в один день все, завоеванное за два года интриг и усилий, разорвать столько союзов, с такими хлопотами заключенных, а затем вывернуть, как перчатку, эту Европу, дрожащую и негодующую: вот он, триумф самой блистательной дипломатии!»
Король Польши не мог уронить свой престиж перед несокрушимыми стенами измученного города. Когда был отбит восьмой приступ, Екатерина оставила эту затею. Как будто, по прошествии года, ее поведение зависело только от дел иностранных, она не испытала никакого замешательства, демонстративо заклиная немецких князей не вмешиваться и убеждая Карла IX заключить мир с гугенотами.
Какой мир? Тот, в духе Сен-Жерменского договора и Эдикта 1570 г., тот, что был до дня Святого Варфоломея!
Свобода совести, свобода отправления культа для крупных феодальных сеньоров; а также для городов Ла-Рошели, Монтобана и Нима, вывод оттуда королевских гарнизонов. Все это было поспешно составлено и подписано (Ла-Рошельский договор).
Перед обнародованием эдикта, который должен был санкционировать это ошеломляющее соглашение, испанский посол прибыл в Лувр со своей жалобой.
— Как может быть, чтобы Вы, христианнейшие Монархи, после того как решили сослужить Богу столь великую службу, после дня Святого Варфоломея… нынче заключаете мир с теми, кто остался в ничтожном меньшинстве и без предводителей?
Королева-мать кротко ответила:
— Мы не можем поступить по-другому!
Дон Диего, разъярясь, посоветовал Филиппу II обрушиться на Францию после того, как герцог Анжуйский тронется в путь. Нунций направил в Рим более умеренный доклад и прозрачно заключил: «Все значение договора состоит в том, что по этому соглашению гугенотская ересь сохраняется и поддерживается в королевстве».
Между двумя вероисповеданиями продолжались столкновения, соотношение сил едва ли изменилось. Варфоломеевские события послужили только тому, чтобы воспрепятствовать иностранной войне прибавиться к внутреннему беспорядку.
4
Еще двадцать пять лет…
Заговоры и гражданские войны не замедлили возобновиться. Карл IX, выйдя из своего жуткого опьянения, остался под грузом своих тяжких преступлений. Пораженный туберкулезом, он умер в двадцать четыре года, в кровавом поту, и эта смерть, подобно роковой кончине его отца, представлялась протестантам проявлением небесного гнева. Его последние слова были: