Резня в ночь на святого Варфоломея
Шрифт:
— О, моя мать…
Затем три группировки с оружием в руках стали оспаривать власть в королевстве. Чтобы не дать рухнуть единству Франции, старая королева должна была призвать короля Польского. Последствия Варфоломеевских событий привели к тому, что он потерял плоды своей прекрасной победы. Для французов полной неожиданностью был этот Генрих III, столь отличный от герцога Анжуйского. Чудачества, доходившие до экстравагантности, женоподобное величие этого последнего монарха эпохи Ренессанса, этого крайнего декадента, было полной противоположностью образу победителя при Монконтуре, который остался в памяти народа. Его подданные зубоскалили над ним, быстро забыв прежний образ их былого идола — фанатика, внесшего изрядный вклад в резню гугенотов, нашедшего в себе качества монарха, способного следовать наставлению своей матушки: «Пусть их пристрастия никогда не будут вашими».
Экстремисты предчувствовали опасность появления суверена, который получит перевес и поднимется над группировками. Поднялся жуткий вал клеветы. Эта кампания осуждения и финансовые бедствия с самого начала лишили нового короля рычагов власти. Дало о себе знать одно из тех несчастий, которые предвидела Екатерина вечером 23 августа. Воинственные католики сгруппировались в мощную Лигу, предводительствуемую Гизами и финансируемую Испанией. Тем временем Генрих Наваррский бежал, отрекся от католичества и стал главой кальвинистской республики, порожденной Варфоломеевскими событиями. Алансон, со своей стороны, стал выступать как вождь мятежников.
Генрих III вынужден был капитулировать перед этими двумя противниками, которые и сами не ладили между собой, но на следующий год он восстановил свое доминирующее положение и добился «Королевского мира» (1577). Несмотря на продолжение бедствий, относительное спокойствие дало Франции некоторую передышку до 1584 г. В этот момент смерть д'Алансона (герцога Анжуйского с 1576 г.), обострила династические вопросы, и распри вспыхнули вновь.
Отныне Генрих Наваррский был наследником престола, на котором члены Лиги желали видеть Генриха де Гиза. Наваррец отказался вернуться к католицизму, и Генрих III лишил его прав наследования, Лига выдвинула требование проскрипции реформатов. Последствием этого силового нажима стала новая гражданская война, самая страшная из всех. Она затянулась на тринадцать лет!
В конце 1587 г. Генрих III, при тайном содействии Наваррца, которому Монтень служил как вестник, еще раз преуспел в том, чтобы поставить в тупик оголтелых приверженцев двух партий. Именно тогда Елизавета велела снести голову Марии Стюарт, и великая война, которую так давно ждали, разразилась между Испанией и Англией.
Филипп II собрал «Непобедимую армаду»; но перед тем, как бросить на еретический остров этот флот, везущий множество инквизиторов, он хотел нейтрализовать Францию. Гиз, для которого он не жалел громадных субсидий, обязан был явиться в Париж, невзирая на королевский запрет, и вызвать смуту. «День Баррикад» отдал ему столицу, но не монархию, ибо Генрих III чудом ускользнул и добрался до берегов Луары.
Разгром «Армады» был катастрофой для Лиги. Тем не менее когда король созвал Генеральные Штаты в Блуа, воинственные протестанты и «политики», устрашенные, уступили гизовцам три четверти мест, и Валуа оказался их пленником.
В этот критический момент единство Франции зависело исключительно от силы духа этого властителя, которого памфлетисты называли Антихристом. Католик до глубины души, Генрих мог обеспечить себе покой, облегчить свою совесть, лишив наследства вождя гугенотов. Он предпочел не уступать. Гиз, которого не оставляли в покое испанцы, решил немедля взяться за оружие. Генрих предотвратил это и приказал убить его вместе с его братом, кардиналом де Гизом. В кармане убитого нашли улику. «Чтобы продолжить войну во Франции, — писал герцог Филиппу II, — нужно, самое меньшее, семь тысяч ливров» (23 декабря 1588 г.).
Но следует лишний раз напомнить: монарх — верховный судья, источник справедливости, обладал в XVI столетии абсолютным правом лишить жизни опасного подданного. Вот это-то право и было применено в отношении к Гизу, которого подкупили чужеземцы, дабы погубить таким образом государство, убийство Гиза приобретало характер казни. Побоище 1572 г. осталось преступлением, дело было затеяно экспромтом, решение вырвано принудительно, а последствия предоставлены воле случая.
Екатерина, в первую очередь правительница и мать, в 80-е гг. досадным образом направляла свою политику, после того как род Валуа оказался обреченным на угасание. Она безумно жаждала обеспечить наследование трона сыну своей предпочитаемой дочери, герцогини Лотарингской, и, ненавидя Наваррца, поддержала Гизов.
Трагедия в Блуа, разыгравшаяся без нее и вопреки ей, убила ее. Она испустила дух тринадцать дней спустя, всеми покинутая, «точно дохлая коза».
Узнав о гибели своего героя, Париж поднялся. В то время как приверженцы Лиги, многие из которых видели Варфоломеевские события, предались разгулу насилия, Сорбонна провозгласила французов свободными от их долга по отношению к государю, и муниципалитет доверил исполнительную власть Генеральному Совету из 40 человек. Большая часть крупных городов принесла против Генриха III «Клятву Единения», а герцог де Майенн, брат Гиза, был назначен главным наместником. Воцарился террор. Половина католиков обрушилась на другую половину, подозреваемую в лояльности или в умеренности. Испанский посланник действовал как покровитель Лиги, финансировал ее войска. И тогда кальвинистская армия, бездействовавшая с предыдущего года, продвинулась до Сомюра.
«Это — конец королевства», — писал венецианский посланник. По сути дела, государство Генриха III уменьшилось до трех городов: Тура, Блуа и Божанси. То было куда меньше, чем владения Карла VII до появления Жанны д'Арк.
Одолеваемые подобными бедствиями, Валуа обратились к Бурбонам. Чтобы спасти свою партию, обе ветви Капетингов забыли о религиозных разногласиях и потоках крови, которые их разделили. Договор, который они подписали, ознаменовал примирение монархии и протестантизма и в политическом отношении противостоял Варфоломеевским событиям.
30 апреля 1589 г. под восклицания восхищенного народа, перед двумя армиями, привычными биться друг с другом в течение 26 лет, сын Екатерины Медичи и сын Жанны д'Альбре кинулись в объятия друг друга.
— Теперь можно и умереть, — сказал Наваррец, — я видел моего короля!
Но именно Генриху III предстояло умереть в итоге этого обретения, о чем он знал. Уже грозившее ему отлучение не могло больше его пощадить. Обрушившись на него, оно заклеймило его для фанатиков как законную охотничью добычу. Последний Валуа пожертвовал жизнью ради Франции. Три месяца спустя монах-фанатик Жак Клеман смертельно ранил его ударом ножа вблизи готового капитулировать Парижа. Прежде чем испустить дух, Генрих III успел призвать Наваррца и обязать двор принести ему присягу, как законному наследнику короны. А также умолял его перейти в католичество.
Генрих IV последовал этому совету лишь через четыре года. Еще пять лет прошло, прежде чем он провозгласил, что «последствия гражданских войн устранены, партии иссякли, мир властвует по всей стране».
Его Нантский Эдикт (1598 г.) воспроизвел январский (1562 г.), а его реализм, терпимость, озабоченность национальным единством были такими же, как и у Екатерины Медичи сорок лет назад. Руины, множившиеся в течение этого долгого периода, обилие смертей и преступлений не доказали, безусловно, ничего, кроме безумия крайнего фанатизма.