Резня в ночь на святого Варфоломея
Шрифт:
Но никакой опыт не смог возобладать над этим мракобесием. И когда оно возобновилось, дух Варфоломеевской ночи взыграл в Равайаке, как только Генрих IV пожелал, в свою очередь, вторгнуться в Нидерланды.
Эпилог
В течение четырех с лишним столетий не утихают жаркие споры вокруг Варфоломеевской ночи. Это повествование вдохновлено тщательным третейским судом, который взяла на себя современная историческая критика. И теперь представляется достаточным сформулировать ее заключение.
Л. Пастор очень хорошо сказал: «Сегодня вне дискуссии, что Варфоломеевские события не были последним этапом долго готовившегося плана; равно никто не сомневается, что они не диктовались личными и политическими мотивами и никоим образом — религиозными… Преступление было направлено не против гугенотов, но против главы одной из организовавшихся партий, который попытался влиять на короля во внешней политике».
Напротив, мы не согласны с этим историком папства, когда он обвиняет Екатерину в том, что она «затеяла уничтожить Колиньи исключительно для того, чтобы сохранить бразды правления».
После того как она затратила невероятные усилия в пользу мира, она решила устранить Колиньи в час, когда государственный переворот представился ей единственным средством предотвратить внешнюю войну, которую она заранее считала проигранной, восстание ультракатоликов и, разумеется, утрату своей личной власти. Провал макиавеллистского плана, нацеленного одновременно против адмирала и Гизов, и ужас при мысли, что ее любимый сын должен платить по счетам, побудили ее следом за этим совершить акт отчаяния, которому неуравновешенность Карла IX и массовый фанатизм придали внезапно чудовищный размах. Никогда судьба так не насмехалась над человеческим высокомерием. Как только машина была запущена, слепой случай, абсурд, животные страсти завладели людьми и разгулялись вовсю.
Варфоломеевские события — не столько политическая драма и не столько злодеяние, совершенное во имя веры, сколько один из тех феноменов, которые являют воочию слепые, неуправляемые силы, подчиняющие себе людской жребий.
На ком лежит ответственность? Долгое время королева-мать одна несла всю ее тяжесть. Крайнее суждение, как и все суждения людей пристрастных. Мы не демонстрируем оправдательных сентенций в пользу флорентийки, но стоит послушать ее заклятого врага, то есть — ее зятя.
Очутившись проездом в Блуа, Генрих IV задержался как-то в церкви Спасителя, где были временно помещены останки Екатерины. Он не больно по-рыцарски усмехнулся и сказал:
— Хорошо, что она уже там!
Когда некоторое время спустя Грулар, первый председатель Парламента Руана, вменил королеве-матери все несчастья, творившиеся во время гражданских войн, то Беарнец живо отпарировал:
— Э, помилуйте, ну что могла сделать бедная женщина, когда у нее умер муж и она осталась с пятью маленькими детьми на руках, а два великих семейства во Франции задумали овладеть короной: нашей и Гизовской? Не пришлось ли ей поэтому то и дело менять маски, чтобы провести и тех, и других, сохраняя, что ей и удалось, пока суд да дело, своих детей, которые, следуя один за другим, правили под мудрым руководством столь сообразительной женщины? Меня удивляет, как она чего похуже не натворила!
То же беспристрастие побуждает отдать поклон надменной фигуре Колиньи. И в то же время не предъявить ему от четырех серьезных упреков. Адмирал заблуждался, ставя дилемму: внешняя война или гражданская; заблуждался, недооценивая силы ультракатоликов, связанных с Испанией; заблуждался, отдавшись миражу альянса с Англией; заблуждался, возлагая свое дерзкое предприятие на неуравновешенного юнца.
Карла IX сравнивают с Гамлетом. Справедливо, что этот несчастный желал выйти из-под жесткой опеки и показать себя достойным своих предков, прежде чем, увы, потерял почву под ногами. Но случай у него более трагический, нежели у персонажа Шекспира. Ибо потрясение, вызванное неудачей, пробудило кровожадное безумие, дремавшее в глубине его больного мозга. И если этот ученик Ронсара не отвечает за то, что страсти были спущены с цепи, он — подстрекатель множества преступлений, совершенных в те мрачные дни.
Елизавета Английская тоже замарала себя в крови. Она тем самым предопределила свой жребий, потому что ее двойная игра, раскрытая Екатериной, убедила королеву-мать, что война, желанная для Колиньи, обернется для Франции катастрофой, и это в значительной мере толкнуло флорентийку на роковой путь.
Филипп II в течение долгого времени требовал истребления гугенотов. В конечном счете, он куда меньше содействовал трагедии, чем королева Англии.
Видно, какую роль играли, соответственно, герцог Анжуйский, Гизы, Рец, Таванн, Невер. Роль Клода Марселя оказалась решающей. И еще важнее, что толпа всегда проявляет себя одинаково, чуть только любая идеология высвободит ее дикие инстинкты.
Самое существенное из последствий Варфоломеевского побоища — то, что оно предотвратило франко-испанскую войну. И все-таки мы никогда не узнаем, как в точности видели положение вещей королева-мать и адмирал. Мы не узнаем также, к погибели или к торжеству Франции привел бы этот великий поединок, затеянный за полстолетия до Ришелье.
Под углом исключительно внутренней политики, Парижская Заутреня обладает той особенностью, что стала юридической западней, изменой правительства, неспособного осуществлять свою власть. Размах и продолжительность бесчинств тем более заслуживают, чтобы задержать на этом внимание.
Если ограничиться только Францией, убийства XV столетия в ходе войны Арманьяков и Бургиньонов, июньские дни 1848 г., движение Шуанов, Коммуна — вызвали бесконечно больше жертв: эти периоды истории еще меньше могут быть названы безмятежными. Геноцид XX века заставил померкнуть массовые убийства века XVI в.
И тем не менее резонанс Варфоломеевской ночи не затухает; ужас, который она вызвала, жив и поныне. Если французы ведать не ведают о жестоких деяниях генерала Кавеньяка при II Республике, никого не оставляет равнодушным колокол Сен-Жермен-л'Оксерруа.
Мы видим две причины такой устойчивости жуткого воспоминания. Политическая и дипломатическая подоплека трагедии в целом забыта. В умах сохраняется только взрыв религиозных страстей, чудовищный пример братоубийственной нетерпимости.
Это не все. Как и Террор, Варфоломеевская резня имеет социальную природу. В ее ходе, конечно, гибли и буржуа, и духовенство, но гнев толпы был направлен в первую очередь против высшей аристократии. Шатийон, Ларошфуко, Ла Форс, Телиньи, многие другие принадлежали к старинным феодальным домам Франции. Даже католические сеньоры, такие как Бирон и Коссе-Бриссак, были на волосок от гибели. Их недруги, напротив, большей частью — люди иностранного происхождения: Гизы — лотарингского, Медичи, Невер, Бираг, Гонди — итальянского. Бедствия известной личности всегда вызывают больше чувств, чем бедствия анонимной группы. Известны те, кого убили 24 августа, до сих пор известны их потомки. То, что эти крупные сеньоры, эти прославленные военачальники были оттеснены вновь пришедшими, представляется противоестественным.