Ричард Длинные Руки — эрбпринц

Орловский Гай Юлий

Он слушал внимательно, в таких случаях мне кажется, что все понимает, даже если начну рассказывать о происхождении темной материи, о которой вообще-то и сам ничего не знаю, умный и хороший слушатель и собеседник, что ни говори и как на него ни злись.

Вечером на заключительный пир прибыли Мидль, Палант и Сулливан. Мы поднимали чаши с вином за дружбу, взаимопонимание, будущие торговые связи, однако я видел по лицам боевых друзей, что уже все трое мыслями находятся в воинском лагере, откуда утром выйдут железные когорты копейщиков, готовые встретить конную атаку противника.

Леди Шарлиза сразу начала строить

глазки герцогу Мидлю, очарованная его галантными манерами и мягкой учтивой речью. Он улыбался смущенно и говорил обычные любезности, что в этом медвежьем углу звучат свежо, очень ярко и, при желании, могут сойти за что-то серьезное.

Выбрав минутку, я глазами показал ему, что мне есть что сказать, вышел на балкон, через пару минут появился Мидль.

— Ваше высочество?

Голос его, как всегда, ровный и вежливый, герцог вообще-то вежливый со всеми, но со мной вдвойне, как с сюзереном и, главное, с мужем нашей прелестной и гордой Франки.

Я в свою очередь тоже всегда чувствую неловкость, общаясь с Мидлем, хотя, казалось бы, все должно быть наоборот: общая женщина сближает!

Но, увы, сближает только та, которую уговорили вдвоем на веселой молодежной пьянке и втроем завалились в постель. А у нас брак династическо-политический, в нем свои особенности, из которых так просто и не выкарабкаешься…

Я посмотрел по сторонам и сказал тихим голосом:

— Герцог, вы ведь знаете про указ папы Пия. Он разрешил многоженство после тяжелых истребительных войн, когда земли обезлюдели, и нужно было их заселять заново…

Мидль кивнул.

— Конечно, все знают. Но это время прошло.

— Прошло, — согласился я, — да не везде. А когда прошли те восемьдесят разрешенных лет, и жизнь начала возвращаться к прежней форме брака, когда один мужчина и одна женщина… Ватикан все-таки оставил одну крайне лимитированную форму многоженства для людей, находящихся подолгу в дальних землях.

Он смотрел настороженно.

— Ваше высочество, что вы имеете в виду?

— Нас, — сообщил я. — Имею в виду нас, оторванных от своих земель. Указ папы гласит, что в подобных случаях не просто разрешено заводить вторую жену, но мы как бы обязаны это делать! Правда, при условии, если эта женщина находится в другом королевстве. Все верно, мы не должны только и делать, что воевать, обязаны и заботиться о женщинах и детях. Но когда жена за сотни миль, да еще в другом королевстве, мы имеем право по папскому эдикту брать себе жен и здесь.

Он пробормотал:

— Ну, все мы слыхали, однако…

Я сказал строго:

— Это наш долг!.. Мальчиков и девочек по божьей воле рождается поровну, так проще плодиться и размножаться, как Он задумал, но Господь не учел, что в этих проклятых бесконечных войнах мальчики гибнут, не успев даже стать мужчинами, а женщины остаются одни!

— Что желать, ваше высочество, такова жизнь…

— Церковь, — напомнил я, — исполняя невысказанную волю Господа, не просто разрешила, но и повелевает уклоняющимся от исполнения мужского долга защищать и заботиться… повелевает брать в жены женщин в других землях!

— Ну…

Я сказал властно:

— Это я к тому, что вы в полном праве взять себе в жены Шарлизу! Такое не противоречит ни христианской морали, ни законам, ни нравственности.

Он отшатнулся, автоматически помотал головой, как конь, которому не нравятся удила,

но глаза стали задумчивыми, а открывшийся для резкого ответа рот плотно захлопнул, чтобы не брякнуть необдуманное, что естественно для простолюдина, однако недопустимо для благородного человека.

— Обдумайте, — сказал я. — Господь велел плодиться и размножаться! А мы сейчас только убиваем, а это как бы грех. Искупить его можем только усиленным размножением, мы же гуманисты! А еще исполнители божьей воли.

Он перекрестился, сказал благочестиво:

— Во имя Господа.

— Аминь, — сказал я с твердостью государственного мужа, который находит время и для заботы о подданных.

Лицо его стало очень серьезным, глубоко задумался, даже закусил губу.

— Ваше высочество, — проговорил он наконец. — Вы человек очень неординарных взглядов и решений, потому вам многое удается… однако я человек большинства. А большинство так не поступают.

Я сказал твердо:

— Во все века и во всех королевствах большинство идет на поводу меньшинства!.. И то, что меньшинство придумывает, большинство сперва осмеивает, затем принимает и распинает тех, кто еще не принял. Папа Римский в своей мудрости был прав: мы обязаны заботиться о жене и детях, но если заброшены в другие земли и вернемся не скоро, то обязаны заботиться о женщинах здесь!.. Это наш долг, как мужчин. Но чтобы не было блуда, папа велит сочетаться законным браком, что есть благопристойно и верно.

Он сказал нерешительно:

— Однако же не совсем будет верно сочетаться браком, а потом вскоре покинуть… Думаю, после завтрашней битвы мы не задержимся здесь больше чем на неделю, а то и меньше.

— Неделя, — сказал я, — вполне достаточно, хотя… вы правы, может не хватить. Однако мы скоро покинем Пекланд и перейдем в Эбберт! Таким образом, будет потеряна возможность завести здесь жену…

Он напомнил:

— Но можно будет в Эбберте.

Я сказал с досадой:

— Но, согласно папскому указу, только одну!.. Одну на королевство. Две — уже нарушение. А так — все законно: одна в Пекланде, другая в Эбберте. А там, глядишь, перейдем в Сакрант…

Он глубоко задумался. Я предположил, что он перебирает потерянные возможности, все-таки проехали Скарлянты, Варт Генц, Бриттию, Ирам, однако он тяжело вздохнул и произнес посуровевшим голосом:

— Увы, меня воспитывали по-другому. Умом я понимаю вашу правоту и безмерно уважаю вас за то, что можете поступать так… правильно. По уму. Я — нет.

Я сказал со вздохом:

— Жаль. Все-таки ваш брак с Франкой — полубрак, а она вам полужена. Как и мне. Мы полумужья, а в этом чувствуется некая незавершенность, что должно задевать мужскую гордость.

Он произнес с гордостью:

— Однако я останусь ей верен.

Жаль, он не произнес «рыцарски верен», то совсем другая верность, высокая и чистая, не мешающая вязаться со всеми женщинами по дороге, но он, увы, просто по-человечески верен…

Я сказал со вздохом:

— Жаль. Но вы человек высоких принципов, я их уважаю. Один такой же, высоких принципов, сказал однажды гордо: да свершится правосудие, пусть из-за этого погибнет мир!.. Уважаю. Но все-таки мир важнее. Мир должен уцелеть, как и люди… Понятно же, что после страшной катастрофы, что переживет земля после Маркуса, многие нормы и запреты будут… не скажу что попраны, однако снова отменены.