Ричард Длинные Руки — эрцгерцог

Орловский Гай Юлий

Повозка остановилась на краю поляны. Асмер взял в руки лук, из повозки выглянула принцесса, арбалет в руках, на лице испуг и решительность.

Я подъехал к самому крыльцу, слез, по ногам пробежали мурашки. Не оглядываясь, толкнул дверь. Ни сеней, ни холла, ни прихожей с ковриком, о который надо обязательно пошаркать ногами. Я сразу очутился в просторной жарко натопленной комнате.

У очага, протянув руки к огню, сидит высокий сутулый человек в дорожном плаще и с капюшоном на голове. Отсветы багрового пламени играют на лице, делая его еще острее, чем оно на самом деле. Я увидел запавшие

внимательные глаза, выступающие скулы, сухой волевой рот. Нижняя челюсть выступает вперед, но не так вызывающе, как у Ланзерота. Упрямо, с достоинством, но не вызывает желания двинуть кулаком.

– Доброго здоровья, – сказал я вежливо. – Принимаете путников?

Он коротко усмехнулся.

– Я не хозяин. Тоже… как и вы. Зашел, тут пусто. Присел погреться, а тут вы… Честно говоря, я не очень люблю вооруженных людей. Не то что боюсь мечей или топоров… просто полагаю, что оружием ничего не докажешь. Садись вон на лавку, если хочешь. Или возьми стул.

Я ощутил к нему симпатию. У него было некрасивое лицо, но, как бы сказали, честное, искреннее, исполненное открытости. Такой же прямой взгляд выдает человека, который умеет отстаивать свои убеждения.

– Трудно прожить без оружия, – заметил я.

Он кивнул.

– Но я… всего лишь проповедник. Я просто не хочу брать в руки оружие. Ибо тогда победу одерживает не правый, а тот, кто лучше владеет мечом или топором.

Я подсел ближе, от огня вкусно пахнет березовыми дровами, древесной смолой. На миг почудилось, что от незнакомца пахнет смолой и серой, но, когда скосил глаза и увидел суровое сосредоточенное лицо, стало неловко.

– Увы, это верно, – сказал я. – Но как хочется решить иную проблему одним ударом… Еще и распишут как гениальное решение! Один меднолобый, когда не смог развязать сложный узел, попросту разрубил его мечом. И это, как бы сказали в моем… моей деревне, силовое решение прославили в веках!

Он повернул голову, некоторое время всматривался в меня с непонятным интересом. Глаза блеснули, как осколки слюды. На миг мне стало неприятно, словно я смотрел в лицо высокотехнологичного киборга.

– Ты очень странный человек, – сказал незнакомец. – Даже очень. Как ты оказался с этими меднолобыми? Ты послушай их!

Со двора, как мерный шум неумолкающего прибоя, доносились сильные грубые голоса. Бернард покрикивал, похожий на сержанта-контрактника, ему отвечали так же грубо, с солеными шуточками, Ланзерот уже расседлывал коня, Асмер и священник распрягали волов. Один вол наступил Асмеру на ногу, и Асмер, не стесняясь в выражениях, рассказывал волу всю его родословную.

Принцесса тщательно вытирала сухой тряпкой бока своей лошадки. Ее вели среди запасных лошадей, но принцесса ухаживала за ней сама. Она слышала их всех… и не слышала, как не слышим постоянный шум прибоя и уже отвыкаем слышать неумолчный рев и грохот со стороны забитого автомобилями шоссе.

– Слышу, – ответил я. – Что делать… Это их мир.

Хотя я понимал, что этот человек не может быть из моего мира, но я чувствовал себя с ним свободно, раскованно. Незнакомец наклонил голову. Мне почудилось, что его фигура и особенно лицо на кратчайшее мгновение изменились, словно переплавились в другую форму, на

долю пикосекунды на меня взглянуло совсем другое лицо, но тут же все вернулось, человек усталыми глазами смотрел в огонь, узкие ладони слегка подрагивали, жадно ловя тепло.

– Не люблю меднолобых, – сказал он зло. – Не люблю! Человек должен жить умом, понимаешь? В этом и есть его предначертание. Или, скажем иначе, Высшая Цель. Только животные бросаются бездумно на помощь своему собрату, но человек выше животного, на него возложено намного больше, и он просто обязан сперва подумать: а так ли уж прав мой собрат?.. Скажи, Дик, только ответь честно, разве это справедливо, что, когда твой соотечественник незаслуженно оскорбит и унизит человека другого племени, ты все равно на стороне «своего»?

Я подумал, сказал неуверенно:

– Ну, это не совсем так… Я стараюсь быть объективным.

– Но это ты, – воскликнул незнакомец. – Да и то – только стараешься! А вот абсолютное большинство твоих соотечественников даже не задумываются. Для них главное: свой или чужой. А кто прав – неважно.

Я поморщился, каждое слово бьет в цель.

– Мы всего лишь грешные люди, – ответил я угрюмо. – Но мы стараемся стать лучше.

Незнакомец воскликнул:

– Так я это ж проповедую! Если люди начнут жить умом, то прекратится эта нелепость, когда человек поступает якобы по зову сердца или по долгу души, а на самом деле громоздит одну глупость на другую. Подумай над этим!

За окном раздались сильные грубые голоса. Я обернулся, к двери подходили Бернард и Ланзерот, за ними двигается с двумя седлами на плечах Рудольф.

– Не люблю, – повторил спиной голос, он напомнил мне моего любимого преподавателя, тот военных просто ненавидел, не выносил. – Уж извини, Дик…

Все трое ввалились, блестящие, как тюлени. Бернард горстями стряхнул воду с волос, сказал одобрительно:

– Огонь? Молодец, Дик! Быстро ты его разжег. Это как раз то, что нам надо.

– Это не я, – ответил я и начал поворачиваться, – это…

По ту сторону очага было пусто. Я один, от незнакомца не осталось и следа, только в воздухе витает едва ощутимый запах серы и горящей смолы. Но уже не древесной, а асфальтовой.

– Не ты? – удивился Бернард.

Ланзерот остановился и смотрел на меня, как верховный инквизитор на пьяного монаха. Я пролепетал:

– Честно… Когда я пришел, огонь уже горел…

Все верно, огонь в самом деле уже горел, так что я не соврал, но краешком сознания я отметил, что для меня теперь почему-то важно, что не соврал… просто не сказал всю правду. А ведь раньше бы и соврал не моргнув глазом.

– Горел? – удивился Бернард. – А где же хозяин?

Ланзерот притопнул ногой, шпоры зазвенели. Я вздрогнул, быстро взглянул в его беспощадное лицо, уронил взор.

– Это может быть ловушкой, – сказал он ясным голосом. – Всем выйти!

Сам он остался с обнаженным мечом. Бернард и Рудольф попятились, а в дверь выскочили, едва не задавив друг друга. Я стиснул челюсти, но вышел за ними во двор. Рудольф жалобно спросил:

– Но хоть в сарае-то можно?

Воздух пропитан сыростью, промозглый, гадкий. Удивительно, как быстро меняется погода в середине лета.