Ричард Длинные Руки – князь

Орловский Гай Юлий

Она бросила взгляд в окно и сказала с великим облегчением:

— Какое спать, уже рассветает!.. Пойдем вниз, позавтракаем, выпьем вина…

— И ты выпьешь? — спросил я.

— И я выпью, — ответила она.

— Тогда пойдем, — сказал я твердо, но посмотрел в сторону окна и покачал головой. — Нет, рановато. Еще поспим малость. Или хотя бы поваляюсь в сладкой неге…

Я начал раздеваться, она с бледным напряженным лицом смотрела, как я бросаю одежду на спинку стула, вдруг сказала решительно:

— Ладно, ложись на кровать! Ее нам на двоих давали.

— Это

дело, — сказал и посмотрел на нее плотоядно.

— Только ничего лишнего, — сказала она громко. — Ты хотел только поспать.

— Или понежиться, — уточнил я. — Когда просыпаешься, так хорошо полежать под одеялом, попотягиваться, позевать, поворочаться с боку на бок, повспоминать в подробностях, что снилось… Но с условием, что будешь меня чесать долго и старательно! Я страсть как люблю, когда чешут. Чтоб нежно и сладостно.

Она прошипела почти с ненавистью:

— Ложись!

— Будешь чесать?

— Буду, я же сказала!

— Не ори, — промолвил я нежно, — а то не лягу. Грубая ты какая-то, а я весь такой чуткий…

Она быстро скинула рубашку, я хищно осмотрел ее крепко сбитое тело, прошелся взглядом по широкой груди и прямым плечам, она поспешно влезла под одеяло и смотрела тревожными глазами. Лицо оставалось бледным и напряженным, а я подошел неспешно, зевнул, откинул край одеяла и лег.

— Ну ладно, — сказал я великодушно, — приступай… Чеши, в смысле, а то подумаешь всякое… Когда меня чешут, я такой добрый…

Глава 11

Мне показалось, что у нее даже зубы скрипнули, но пересилила себя, ее пальцы не совсем уж и грубые, как мне казалось раньше, совсем наоборот, как раз то, что надо, чувствует даже, где и в каком месте мужчин чесать и как чесать; можно не подсказывать даже, как хорошо, умею я устраиваться, какое важное свойство выживания и приспособления вложил в человека Господь, спасибо тебе, Творец, это хоть и небольшие радости, совсем не то, что выстроить Царство Небесное, но какие приятные…

Она поневоле придвинулась, чтобы дотягиваться в полной мере, я слышу, как сильно и тревожно стучит ее сердце, напряжена, как струна, а от бешеной работы в черепе даже лицо раскраснелось, а на лбу выступили крохотные капельки пота.

Я посмотрел с сочувствием, зевнул и сказал громко:

— Понимаешь, ваша пенитенциарная система великолепна! Я сам за жесткое наказание преступников. Даже за мелкие правонарушения. А то у тех, кто не нарушает, нет никаких преимуществ, а это разрушает мораль и уважение к строю. Нарушители, если попадутся снова, отделываются пустяковыми наказаниями, а потом выходят героями, снова грабят и воруют… У вас, конечно, лучше. Но в одном бы я поправочку сделал…

Она молчала, к чему-то прислушиваясь, затем буркнула:

— Какую?

— Старых грабителей и ворье, — сказал я, — всех на корм свиньям! Или просто прибить и закопать. Их уже не переделать. А вот молодых, гм…

Она посмотрела настороженно, я блаженно похрюкивал, чуть сдвигался, подставляя новые места под ее чешущие пальцы.

— И что, — спросила она хмуро, — они же

станут более опытными грабителями?

— А если не станут? — возразил я. — Понимаешь, у меня в детстве был такой стыдный момент… Как-то мы, подростки, стащили у родителей одного из наших кувшин с вином, выпили, охмелели и решили совершить что-нибудь героическое… Решили ограбить лавку одного купца, которого не любили… Подбадривая друг друга, пришли среди ночи, забрались на крышу, там проделали дыру в соломенной крыше, пролезли вовнутрь. Трусили страшно, похватали всякую мелочь и поскорее назад. На обратном пути так боялись, что друг на друга даже не смотрели, а весь хмель из дурных голов враз выдуло.

Она уже слушала внимательно, продолжая почесывать, я увидел ее поблескивающие в полутьме глаза.

— А дальше?

Я вздохнул:

— К счастью, никто не узнал. Правда, у нас бы за такое просто выпороли бы, но обошлось и без этого. Я не знал, что делать с украденным, родителям же не скажешь, и в доме прятать негде. В общем, я перекладывал так и эдак, наконец просто выбросил на дальней улице…

Она буркнула:

— Самое разумное.

— Так вот, — сказал я, — больше я никогда ничего не воровал. И вообще старался жить честно, насколько это возможно. Как и другие люди, я же в обществе?.. И теперь меня мороз по коже, когда подумаю, что если бы я жил в Морданте и украл что-то по мальчишечьему бахвальству и жажде показаться отважным и лихим таким же молодым дуракам.

Она молчала в нерешительности, а я принюхался и сказал обеспокоенно:

— Что-то от тебя пахнет как-то не весьма зело по-женски… Или это и есть натуральный женский запах, который отбиваете разными притираниями?

Она спросила враждебно:

— Что ты плетешь?

— Да нет, — возразил я. — Когда ложились спать, все было нормально! Я сейчас чую, конским потом прет, будто я на тебе скакал миль двадцать… или всю ночь. А было ж все наоборот!

— Что?

— Ты на мне скакала, — напомнил я. — Хоть и не ночью, а днем…

— Что ты мелешь?

— Как будто в каменоломне работала, — продолжал я задумчиво. — Дай-ка я тебе обнюхаю получше…

Она торопливо отстранилась и сказала быстро:

— И что ты вынюхаешь? Сам что-то принес со двора на подошве!..

— Правда? — сказал я обеспокоенно. — Во дурак!.. Да еще и разулся так близко возле кровати…

— Вот именно! — сказала она с облегчением.

— Шас отставлю подальше, — сказал я брезгливо и сделал попытку вылезти из-под одеяла.

Она ухватилась цепко обеими руками.

— Лежи-лежи! Все равно уже вставать скоро. Да и не пахнет так уж. Подумаешь, аристократ! Тут же воздух свежий… вон утренний ветерок уже…

Я покряхтел в нерешительности, а она принялась чесать обеими руками. Я блаженно затих, расслабился, но время от времени озабоченно потягивал носом, и тогда она принималась чесать усерднее.

— Что собираешься делать днем? — спросила она.

— Выйду поброжу, — сообщил я. — Город посмотрю, людей… Пойдешь со мной?

Она поспешно замотала головой: