Ричард Длинные Руки – король
Шрифт:
В ее глаза тоже лучше не смотреть слишком долго, зрачки становятся все шире, и вот уже падаешь в этот бездонный космос, где звезд не видно даже на краю вселенной.
– Ваше высочество? – спросила она несколько измененным голосом.
– Да так, – сказал я стесненно и отвел взгляд. – Показалось, что у вас ресница выпала. Или загнулась…
– Которая? – спросила она и посмотрела на меня прямо и бесхитростно.
Я стиснул челюсти, заставляя себя выстоять против ее странного влияния, указал взглядом на левый глаз.
– Вот
– Сумеете поправить? – спросила она деловито. – Или потом поручу фрейлинам?
Я пробормотал:
– Тогда не дергайтесь. У меня руки особенные, деликатные, привык коням ломать крестцы и смирять… ну, баядерок… Смотрите прямо, нет, только не на меня, умоляю!.. На кого-нибудь, кого не жалко. Вот та-а-а-ак… Все, поправил!.. Это вот толстое и загнутое просто зацепилось за соседнее коромысло. У вас они слишком длинные и пушистые.
Она кивнула.
– Я понимаю, это не комплимент.
– Конечно, – заверил я. – Чтоб я да говорил вам комплименты? Да ни за что в жизни!.. Вы настолько совершенны, ваше высочество, что любые комплименты для вас будут лишь оскорблением.
Она задумалась, пытаясь осмыслить мои умности, я в них настолько хорош, что часто сам не понимаю, что сморозил, но главное, чтобы звучало красиво, для демократа обертка всегда важнее смысла, а мы все идем к победе демократии, только никто о грядущем ужасе еще не знает.
Поздно ночью, вытолкав лордов в коридор, я лег в холодную и пустую постель, где вспомнил со злой иронией, как в Храме мечтал, что, когда доберусь до Генгаузгуза, перетаскаю в постель всех баб, что попадутся в поле зрения.
Сейчас же, увы, даже теплая и мягкая Джоанна хоть и в соседнем крыле, но недосягаема, как и все остальные.
Нужно дождаться утра, провести большой прием по случаю моего возвращения, съедутся лорды не только Генгаузгуза, но и ближайших владений, Альбрехт не зря весьма настойчиво напомнил, что все должны увидеть меня в блеске грозной славы, а то пошли всякие разные слухи…
После нашего ухода Леопольд вздохнет свободнее, гостевой дворец снова станет его, и только его. Я отнял у Мунтвига, но теперь все вернется к Леопольду, так что король только выиграл от нашего вторжения.
Рано утром я проснулся от ворчания Бобика, он приподнялся и грозно смотрел на дверь. Я привстал на локте, крикнул:
– Кого там ангелы принесли в такую рань?
Из-за двери раздался полный достоинства голос:
– Вот как вы разговариваете с самим вице-канцлером!
– А-а-а, – сказал я, – входите, Альбрехт. Вас уж точно принесли не ангелы.
Он вошел подтянутый, как всегда, безукоризненный в одежде и манерах, шляпа с пером, но не снял, ему дарована привилегия не снимать в моем присутствии, как, впрочем, и всем моим лордам, мне повелеть такое ничего не стоит, но другие за такую привилегию убить готовы.
– Архангелы? – поинтересовался он.
– Разве что с рогами, – сказал я кисло. – Граф, вы такая ранняя пташка, только не чирикаете.
Он смотрел на меня с таким изумлением, что вот-вот выронит кипу бумаг под левой рукой.
– Ваше высочество! – проговорил он полным ужаса голосом. – Как можно?
– Чего? – спросил я с подозрением.
– Вы были в монастыре всю зиму, – напомнил он с потрясенным видом, – а сейчас в вашей постели ни одной женщины? Я ожидал хотя бы дюжину… У вас как со здоровьем?
– Граф, – сказал я, – заткнитесь.
– Это не вредно, – напомнил он. – Или, простите, ваше высочество, это не мое дело, конечно…
Я вылез из-под одеяла, потянулся, зевнул. Он смотрит все с той же жалостью и сочувствием, я поморщился:
– Граф, со мной все в порядке.
– Точно?
– Я аскет временами, – сказал я. – Медитант и даже в некотором роде сублимант! В смысле медитирую и сублимирую одновременно, чтобы не думать о. Ну, вы поняли.
– Понял, – ответил он, – ваше высочество, когда о своих планах вы намерены сообщить лордам? Думаю, в Храме Истины вы многое продумали…
– Ага, – ответил я, – только об этом и думал, щас. После приема местных и понаехавших лордов нам стоит собраться в небольшом, но уютном зальце. Чтобы все крупные влезли, а мелким военачальникам перескажут те, что покрупнее.
– Правильно, – одобрил он, – неча снисходить ко всяким. Вы давно уже не, так что еще бы зачем!
Я поморщился.
– Просто нет материала для обсуждения. Сообщу только самым-самым, а остальное в штатном порядке… Подайте вот те штаны! Да не эти, слишком много золота, а я сегодня буду играть демократа и отца солдатам.
– А правителя?
– Правителя тоже, – ответил я, – но как бы своего, народного, родного. А король – это король, не совсем как бы. Народу же ближе диктатор с какой-нибудь Корсики или других островов… И сапоги тоже. Да не эти… кто приволок сюда столько? Я что, сороконожка?
Он сказал со знанием дела:
– Явно женщины постарались. Только они не могут понять, как можно обходиться одной парой обуви.
– Гнать, – распорядился я безапелляционно. – Никаких женщин!.. Не раньше, чем сам изволю.
– А когда изволите?
– Когда возжелаю, – ответил я надменно. – Но и тогда смирю, ибо это не мои желания, а Змея, что во мне живет и довольно хрюкает, нравится ему, видите ли!.. Что за сапоги, кто так шьет, кто так шьет…
Он подал мне перевязь с мечом, на крупный рубин в рукояти поглядывает часто, но не спрашивает, а то вдруг отвечу правду, а в некоторых случаях ее лучше не знать, чтобы оставаться чистеньким, а на Страшном суде невинно хлопать глазками: как, правда? Я ничего об этом не знал, не слышал и не догадывался, не был, не участвовал, не обвинялся, не привлекался…