Ричард Длинные Руки – лорд-протектор
Шрифт:
Думаю, это не потому, что переменила ко мне отношение или вдруг захотелось сделать мне приятное. Скорее, это подобно тому, как устрица, очутившись в теплой спокойной и безопасной воде, раздвигает плотные створки, за которыми таится нежная плоть, так и Лоралея, оказавшись в постели с мужчиной, ведет себя как раз естественно.
В жизни каждой женщины есть два главных мужчины: тот, за которого она вышла, и тот, за которого не вышла. Лоралея – исключение: для нее существует только один мужчина.
Не знаю, чем я ее убедил или что ее убедило,
После завтрака я поспешно удрал, страшась чем-то испортить начавшуюся метаморфозу. Во дворе, правда, у самого настроение испортилось, видя, как большинство лучших рабочих спешно возводят церковь, даже главные крепостные ворота так и остались лежать на земле, зато поговорил с отцом Дитрихом, тот с энтузиазмом сообщил, что отпечатали еще один экземпляр, теперь складывают все листки постранично, столяры и кожевники молятся и проходят обряд очищения перед тем, как приступить к оформлению переплета сокровища.
– А как там отец Ульфилла? – спросил я.
Он отмахнулся.
– Проповедует, обличает, призывает… Не знаю, когда он только и спит.
– Популярен, – сказал я.
– Да, этого у него не отнимешь.
Я заметил с неохотой:
– Мне, к примеру, никогда не доводилось видеть, слышать или читать, чтобы духовенство пользовалось в христианской стране любовью! Завоевать симпатию у народа могут лишь те священники, которые подвергаются преследованиям.
– К сожалению, сын мой, это так. К сожалению.
Я сказал со вздохом:
– При умелом воздействии на массы отец Ульфилла сам кого угодно подвергнет! Хоть гонениям, хоть преследованиям.
– К счастью, – обронил отец Дитрих, – законной власти у него нет! А есть только авторитет в глазах простого… и не только простого народа. Кто, как не он, гневно обличает богатых, жадных, корыстолюбивых? Кто, как не он, указывает на нерадивых священников? Народ это любит. И поддерживает. Ульфилла говорит вслух то, что они говорят шепотом.
– Популист, – сказал я обвиняющее. Увидев лицо отца Дитриха, сказал поспешно: – Это не то, что вы подумали, святой отец!
– Ничего, я догадываюсь… Иди, сын мой, и воздерживайся от греха.
– Воздержусь, – пообещал я и подумал, что до ночи уж потерплю, а потом нагрешусь вволю, хотя Лоралея и в постели как светлый ангел, я чувствую в ее объятиях неземное блаженство, что не мешает, однако… гм… еще как не мешает. – Если что понадобится, отец Дитрих, только свистните! Я не хочу ничего обещать, только намекну… Отец Дитрих, книгопечатание – это только начало наших богоугодных дел. Господь будет доволен, и ангелы воспоют на облаках, когда мы сделаем второй шаг.
Он охнул, но глаза стали настороженными.
– Сын мой, я не знаю, что ты задумал, но… не слишком ли быстро?
– Откусить сумеем, – пообещал я. – Проглотить… гм… постараемся. А уж переварить… надо суметь, отец Дитрих. Но Господь будет нами доволен, правда!
Я вышел, оставив его в смятении и счастливой растерянности.
Ульфилла,
Я кривился, но уж ладно, пусть отдохнет его измученный долгой дорогой мул и нагуляет хоть чуть жирка, чтобы хватило на обратную дорогу, сам приглядывал за работами.
Ульфилла, как назло, тут же появился поблизости и начал что-то орать и размахивать руками. Ремесленники, вместо того чтобы слушать лорда внимательно, начали косить глазами, а слушали и без того краем уха.
Я разозлился, Ульфилла как раз громко восклицал:
– Уверуйте и никогда не сомневайтесь в Господе! Бог всегда был, есть и будет!
– Святой отец, – сказал я строго, – не богохульствуйте.
Ульфилла вскинулся, повернулся в мою сторону, изумленный и как будто обрадованный возможностью схлестнуться со всемогущей светской властью, забывшей, что есть еще выше власть, власть самого Господа.
– Что? Я? Богохульствую?
– Ага, – подтвердил я, – именно вы, святой отец.
Он потребовал неистово:
– Где я сбогохульничал?
– Нужно говорить, – сказал я громко, ориентируясь на жадно слушающих, и благочестиво перекрестился, – что Бог всегда есть. Сказать «был и будет» – это делить наше время, это свойственно естеству преходящему, а Господь наш есмь всегда. Я бы мог и покруче, начиная с Большого Взрыва, то есть акта создания мира, до которого времени как такового не существовало. Но, как понимаете, вам достаточно.
Ульфилла насупился, долго думал, наконец выдавил нехотя:
– Да, это я оговорился.
– То-то, – сказал я удовлетворенно и повернулся к мастеровым: – А вы, канальи, за работу, за работу! Ишь, духовной пищи восхотелось! Вот не заплачу, посмотрим, как на одной духовной проживете!
Все шустро разбежались по местам, часто-часто застучали топоры и молотки. Отец Ульфилла посмотрел зверем, но ушел в другой конец крепости. И хотя крепость везде моя, все-таки я ощутил облегчение.
Женщина сияет, говорят отцы церкви – весь дом сияет, женщина мрачна – весь дом погружен во мрак. И еще в другом месте: подобно тому как рыбу надо мерить, не принимая в расчет головы и хвоста, так и женщин надо разглядывать, не обращая внимания на их прическу и башмаки.
Лоралея сияет, и я вижу, что сияют не только слуги, даже стены словно бы озарены теплым солнечным огнем. Всех ухитрилась одарить и радостной улыбкой, и приветливым словом, а рыцари в крепости стали словно бы выше ростом и шире в плечах, ходят красивые и гордые, как плавающие лебеди.
На удивление быстро она прониклась идеей Тоннеля, с жаром обсуждала со мной все перспективы и преимущества. О некоторых даже я не догадывался, а она, лучше зная реалии местного быта, предлагала варианты, за которые я сразу же хватался, мысленно стукая себя мордой о стол: как не догадался, дурак, если это видит даже женщина? К тоже же – красивая!