Ричард Длинные Руки – воин Господа
Шрифт:
– Верно, – признал я. – Но я все же попробую терпеть.
– Ого!
– Сколько смогу, – добавил я.
– Это не продлится долго, – пообещал он.
Он зажал мне руки в тиски. Я увидел, как он подносит тонкую длинную иглу, инстинктивно сжал пальцы в кулак. Он расхохотался, грубо схватил за кисть, заставил разжать пальцы, прижал ладонь к поверхности и с силой загнал иглу под ноготь.
Боль была ослепляющая, я закричал, срывая голос. Перед глазами запрыгали огненные линии, запылало все тело.
Герцог сказал с пренебрежением:
– Да,
До вечера я охрип от крика, а к полночи сорвал голос. Палачи сменялись. Иглы загнали уже под все пальцы, а когда они распухли, иглы выдернули, пригодятся для другой жертвы, а мне пальцы просто раздробили молотком. Я терял сознание с трудом, мне хотелось умереть, но умереть было невозможно, а в те редкие минуты, когда наступало черное забытье, меня либо поливали холодной водой, либо совали под нос едкую гадость. В голове сразу все прояснялось, а боль становилась ощутимее.
Утром герцог явился свеженький, выспавшийся. Посмотрел с сочувствием, переговорил с палачами, ему подали стул, он уселся со вкусом, тут же на столике придвинули кувшин и стеклянный фужер. Один из палачей довольно умело наполнил, герцог отпил, пошлепал губами.
– Хорошо, – сказал он, – с утра почему-то принимаю только кислое вино. А вот к вечеру идет и сладкое… Странно, да? Впрочем, вам это неинтересно. Так что вы хотите сказать?
Я пытался сказать, что я о нем думаю, но из горла вырывались только хрипы. Он наклонился ближе, чтобы расслышать. Я плюнул ему в морду, прохрипел:
– Я сам тебя убью, сволочь…
Он отшатнулся, глаза выпучились. Кровавый плевок попал ему в глаз, залепил глазную впадину и пополз вниз по щеке. Палачи застыли, у одного даже выпали из руки раскаленные клещи. Герцог наконец вытащил дрожащими руками платок, вытер как можно тщательнее лицо. Губы его тряслись, лицо побелело.
– Нет, – сказал он ненавидяще. – Нет, я не убью тебя, как ты надеешься… Ты будешь умирать долго…
Один из палачей что-то шепнул ему на ухо. Герцог поморщился, взгляд его метнулся в мою сторону. Он покачал головой, палач повторил умоляющим голосом. Я услышал:
– …перекос… необходимость…
Герцог зло посмотрел на него, на меня, выдавил люто:
– В последний раз спрашиваю: принесешь присягу моему Повелителю?
– Я убью тебя, сволочь, – повторил я сипло.
Он покачал головой.
– Да, я недооценил тебя… Здоровяки ломаются быстрее. Даже тот герой, что три дня улыбался и пел песни, на четвертый день сломался и принес присягу. А ведь он в самом деле был почти нечувствителен к боли!.. А ты чувствуешь, еще как чувствуешь… Вопишь так, что все мои гости сходят с ума от восторга. И все-таки держишься… Какая-то защитная магия?
– Да, – прохрипел я.
Он наклонился ко мне, но тут же, вспомнив о плевке, отпрянул в таком испуге, что едва не свалился с кресла. Палачи переглянулись. Мне почудилось, что от одного донесся смешок.
Глава 26
Боль всплыла из глубины сознания, я ощутил ее и понял, что еще жив. Все тело горело как в огне. Я поднял тяжелые веки, одним глазом смотрел как через смятое молотом забрало, а другим видел только розовую слегка просвечивающуюся мякоть опухоли.
Я подвешен на столбе, привязанный за руки толстой измазанной в крови веревкой. В зале вяло переговариваются пятеро богато одетых мужчин. Нет, четверо, пятой оказалась женщина, с холодным высокомерным лицом, брезгливая, с красиво очерченными, но чересчур тонкими губами. Сперва я видел ее не в фокусе, но подошла ближе: черные длинные волосы собраны в хвост, завязанный где-то на макушке, черные раскосые глаза, тонкие губы, бледная кожа, голос низкий, мягкий, хриплый, походка легкая, движения исполнены властности…
– Ты оказался крепче, – обронила она холодно, – чем предполагали. Я всегда утверждала, что мужчины – грубые существа. Ты это доказал, когда тебя не сломила тонкая изысканная боль. Но, возможно, на тебя лучше подействует простая боль? Более понятная!.. Сейчас тебе отрубят… нет, оторвут уши, вырвут язык, глаза… нет, сперва отрубят руки, ноги… не сразу, а начиная со ступни…
Она остановилась, глаза ее пытливо исследовали мое распухшее лицо. Я молчал, ибо я и тогда не мог сказать заранее, что выдержу пытки. Я не выношу боль, я буду орать и дергаться, как уже орал и дергался, но, чтобы я сказал не то, что хочу сказать, надо нечто большее, чем боль. Они этого не знают. Правда, я тоже не знаю, что это за «нечто».
– Ты все слышал?
– Мыться вам надо, – прошептал я сипло. – От вас плохо пахнет, миледи…
Она отшатнулась, по бледному лицу пошли красные пятна. По ее знаку подошел палач. Я взглянул на его жуткую рожу, содрогнулся и отвел глаза. Он тут же с силой ударил меня в живот.
– Смотри на меня, тварь!
– Да, – ответил я, – ты ведь красивше, чем твоя хозяйка… Хотя пахнете одинаково.
Палач кивнул – для него это комплимент, начал раскладывать инструменты. Щипцы и клещи опустил в горящий горн на угли, разворошил, оттуда стрельнуло искрами, пошла волна жара.
Ко мне подошел герцог, уставился снизу вверх холодными рыбьими глазами. Лицо было бледным, а в глазах мелькала трусливая неуверенность. Трусливая и какая-то загнанная, словно это я его пытал и в конце концов заставил сломаться.
– Скажи, – спросил он зло, – из-за чего это все?
– Что?..
– Терпишь все из-за чего?
Я прошептал:
– Не знаю…
– Тогда… – он длинно и грязно выругался, – зачем это все?
– Не знаю, – ответил я еще тише. – Захотелось, чтоб было… А насколько сильно восхотелось, теперь даже я вижу…