Ричард Длинные Руки – воин Господа
Шрифт:
Вынырнул в одном из залов, цапнул факел и благополучно нырнул в дыру, никем не замеченный. Камень пришлось заталкивать обратно всем телом, поворотный механизм от древности ослабел, но все же глыба вошла в дыру, словно притертая пробка от флакона с духами.
От тайного хода в толще стен, как я заметил, иногда отделялись еще, те вели вниз, иногда настолько крутые, что там, в глубине, свет факела выхватывал ступеньки достаточно стертые. Эти явно другого назначения: они и значительно шире, даже мне можно идти прямо, а не по-крабьи боком, а местные вообще
Я вздрогнул, отступил, едва не взвизгнул: полупрозрачная фигура выступила, казалось, прямо из камня. Я с трудом различал человеческие очертания, даже впадины на месте глаз и рта. Фигура колыхалась, какие силы удерживают, не понимаю, возможно, тоже пленка поверхностного натяжения, как каплю воды.
– Простите, сэр, – произнес призрак тихим шелестящим голосом, – но дальше я не могу вас пропустить…
Я перевел дух, сердце колотится, как у загнанного зверя. Пролепетал:
– Простите… Вы страж, да?
Он медленно покачал бесплотной головой:
– Нет… что вы, нет, конечно. Но, понимаете же, не обязательно быть именно стражником на воротах, чтобы не допускать посторонних… в некое… простите, вам это знать необязательно…
Я спросил жадно:
– А что нужно знать, чтобы пройти?
В его фигуре ясно читалось глубокое сожаление, что вынужден отказать, интеллигентное такое привидение, даже голос стал мягче:
– Пароли, дорогой сэр… Много паролей… Боюсь, что вам никогда не пройти…
– Почему?
Он развел призрачно-белесыми, как черноморские медузы, руками.
– Пароли не простые, отважный сэр… У нас паролями служат отпечатки ладоней, голоса, запахи… Наши незримые стражи отличают своих, а чужим лучше не подходить даже близко… Поверьте, я предостерегаю не зря…
Я сказал поспешно:
– Да-да, понимаю. Главные сокровища защищают целым набором паролей. А у вас там наверняка немалые сокровища, если запрятали так глубоко!
Он ответил бесплотным голосом, однако я услышал в голосе боль и страшное сожаление, в котором одновременно звучало и нечеловеческое презрение к моему ничтожеству:
– Сэр… Для вас это вовсе не сокровища. Уж поверьте!
– А для магов? – спросил я.
Без колебаний, даже не раздумывая, он покачал головой:
– Нет, отважный… Ни маги, ни колдуны, ни кто-либо из вашего… нет, увы, никто… Все это мертво, все останется мертвым. И все здесь мертвы…
Я сказал осторожно:
– Но вы-то не мертвы?
Он спросил удивленно:
– Вы что же, не видите?
– Чего?
– Что я – призрак. Что я бесплотен!
Я пожал плечами:
– Ну и что? Вы же не плотью мыслите?.. Вообще-то даже мы не плотью мыслим, а если и плотью, то не той, которую всегда имеют в виду в первую очередь, из-за чего именуют крайней… А вы, уважаемый, чем бы ни мыслили, но мыслите же?..
Он напомнил осторожно:
– Но у меня нет души…
– Вы уверены? – ответил я вопросом на вопрос. – То-то. Пока никто еще не ответил, что такое душа. Эрго когито сум, верно?.. Другое хреново – вам должно быть скучновато… вот так…
Он смотрел на меня с явным изумлением.
– Если честно, то не так чтоб уж очень… Там внизу очень богатый мир. Хотя, конечно, там нет живых людей, там нет золота и драгоценных камней. Но я как-то уже привык… Сперва я страдал… первые пару сотен лет… или тысяч, не помню. Потом привык, а теперь даже нравится…
Холод сотрясал меня все сильнее. Пальцы заледенели, я чувствовал, что вот-вот выроню факел.
– Вынужден с вами попрощаться, – сказал я. – Все-таки, надеюсь, когда-нибудь…
Призрак кивнул, отступил в сторону и без усилий вошел в гранитную стену. Я заторопился наверх, ноги тряслись уже и от усталости, зубы стучали. Мелькнула странная мысль, что призрак слишком уж странный… Говорит о сотнях лет, намекает на тысячи, но где звериная шкура, каменный топор, волосатые ноги? Да и речь чересчур гладкая… А чего стоит сама система узнавания по отпечаткам ладоней, тембру голоса, чуть ли не по молекулярной или атомарной структуре тела?
Воздух становился теплее, но я все равно стучал зубами и трясся, как вылезший из ледяной воды пес. Все запасы жира давно сжег, измученный организм уже не дает тепла, зато усталость сковывает даже мозг, где мысли двигаются, как улитки на льду.
Ход наконец сузился настолько, что я протискивался боком, изодрал грудь и спину, от рубашки – одни окровавленные ленты, свисающие до пояса. Чутье или шестое чувство указали на место в стене, где камни выглядят несколько темнее. Я прислушался – из-за стены донеслись слабые голоса.
Все еще содрогаясь от холода, я надавил, будь что будет, камни без скрипа медленно подались. Щель появилась такая, что и палец не просунуть, но я уловил тепло, запахи растопленного масла, навалился так, что жилы под коленями затрещали. Камень подался еще, я с великим трудом протиснулся, камень тут же, движимый невидимым противовесом, встал на место.
Я стоял в темной нише, прямо перед лицом мелко колышется портьера из плотной ткани. Голоса зазвучали громче. Я страшился, что мое надсадное дыхание услышат, но там говорили на повышенных тонах, ругались, даже послышался чей-то обиженный вскрик.
Очень осторожно я рискнул отогнуть край портьеры. Сердце, и без того трепыхающееся, как у воробья, задергалось еще чаще. Тронный зал, сам король в своем кресле с высокой спинкой, снова два кресла справа и слева зияют предательской пустотой, а к выходу идет, явно разгневанная королем, пятерка мужчин в помятых доспехах и со следами долгой дороги на одежде и лицах.
Шарлегайл смотрел вслед грустно, но когда, выпустив рыцарей, в зал вошли усталые оборванные крестьяне, смертельно усталое выражение сменилось участием и сочувствием. Я даже подумал, не лицемерие ли, слишком быстро… Хотя, возможно, и лицемерие тоже.