Ричард Львиное Сердце. Король-рыцарь

Флори Жан

«Меч дан рыцарям,

Которым караются негодяи,

Которые причинили несчастье работающим»^{30 [676]} .

Здесь рыцари — помощники государей. Сами они служат Богу не напрямую и могут обеспечить себе спасение, если они верны и не совершают предательства:

«Можно спастись в своем сословии, если нет угрызений совести»^{31 [677]} .

Чтобы подчеркнуть обязательное подчинение рыцаря Церкви, Этьен де Фужер намекает на меч, взятый с алтаря во время посвящения в рыцари. Для него это возможность изложить в краткой форме миссию рыцаря, функцию, которую он будет выполнять при жизни:

676

30 Etienne de Fougeres, 649-652.

677

31 Ibid., 621-622. На самом деле, надо было изгнать из сословия вероломных рыцарей, предавших свое дело; отрезать их шпоры и выгнать из рыцарства. Здесь речь идет о самом давнем и самом ясном намеке на возможную «деградацию» рыцарей.

«С алтаря меч нужно взять,

Чтобы людей Христа защищать,

И на

алтарь вернуть этот меч, Когда уходишь в мир иной»^{32 [678]} .

Общий взгляд, который выражает поэт-епископ из Ренна, в глубине очень близок видению Иоанна Солсберийского. Как епископ, глава Церкви, он пытается представить современное христианское общество как единое тело, управляемое государями, располагающими воинской силой, но в первую очередь управляемое духовенством. Конечно, рыцари избраны правителями, которым они служат, но у них также есть обязанность перед Церковью.

678

32 Ibid., 617-620. Отметим двусмысленный характер выражения «люди Христа». Идет ли здесь речь только о духовенстве или о всем христианском обществе в целом?

Петр Блуаский, современник Ричарда и близкий двору Плантагенетов, вдохновляется работами Иоанна Солсберийский, учеником которого он являлся, также обличает исчезновение военной дисциплины и «неблагородное» поведение многих рыцарей, которые соперничают в гордыне (superbia), не перестают поносить сословие духовенства и глумиться над Церковью. Когда-то, говорит он, новые рыцари клялись, что не сбегут на поле боя, предпочтут общий интерес личной жизни; сегодня они получают свой меч с алтаря, признавая этим ритуалом, что они сыны Церкви и что им надо почитать духовенство,» защищать бедных, наказывать преступников и обеспечивать свободу родины. Но в действительности они делают все наоборот^{33 [679]} . Кроме того, здесь еще, как мы видим, глобальная миссия рыцарства соотносится с символикой, связанной с посвящением в рыцари, — посвящением, о котором больше ничего не говорится^{34 [680]} .

679

33 Pierre de Blois, Lettre й l’archidiacre, Epistola, 94, PL 207. Дальше он сожалеет, как и Бернар Клервоский и Иоанн Солсберийский, о «праздности» рыцарей, об украшениях их оружия, об их играх.

680

34 Идет ли здесь речь о всех рыцарях? Отметим мимоходом, что племянники архидьякона поступили в militia благодаря Бетюну, но мы не можем исключать возможности, что речь идет об одной жалобе одного священнослужителя на церковных milites, не соблюдающих верность своей специфической миссии защиты Церкви, равно как и о всех рыцарях или же по крайней мере о рыцарях, церкви, их пригласившей.

Гелинанд из Фруамона, сначала бывший трувером при дворе Филиппа Августа, уходит из мирской жизни в 1182 года, чтобы стать цистерцианским монахом во Фруамоне. Иногда он повторяет слово в слово Иоанна Солсберийского, чтобы описать рыцарскую миссию и их этику^{35 [681]} . Он тоже утверждает моральные обязательства рыцарей перед Церковью, по причине того, что они получили мечи с алтаря. Он впервые упоминает о существовании «в некоторых регионах» ночного бдения накануне серьезного испытания. В церкви, накануне посвящения, будущий рыцарь должен простоять всю ночь, читая молитвы^{36 [682]} . Это упоминание свидетельствует о четком усилении религиозного характера церемонии в регионах, где укоренилась эта традиция, хотя Гелинанд не дает больше указаний ни мест, ни случаев этого ритуала.

681

35 Helinard de Froidmont De bono regimine principis, 23, PL 212. P. 743-44.

682

36 Helinard de Froidmont, 744. Этот новый элемент акцентирует внимание на религиозном характере посвящения и увеличивает моральные обязательства перед церковью.

Таково в общих чертах содержание дидактических документов церковного происхождения, касающихся рыцарства и его функции, которые Ричард мог знать прямо или косвенно благодаря цитатам или устному пересказу. Это, в частности, относится к произведениям, авторы которых были из семей, близких двору Генриха II, т. е. родственниками Алиеноры. Выше уже упоминалась его встреча с Иоахимом Флорским, и спор, который произошел между ними касательно конца света, что Ричард, каким бы светским он ни был, интересовался некоторыми пунктами духовного воспитания. В частности, он мог справиться о манере, в которой моралисты и теологи его времени рассматривали функции правителей и их воинов. Еще более вероятно, что Ричард черпал в литературе на романском языке, а не в латинских произведениях священнослужителей, свою собственную концепцию рыцарства.

Мирской и литературный образ рыцарства

В ту же эпоху и с большим радиусом распространения песни о деяниях и романы рисуют образ рыцарства, более «светский», благородный и почетный сам по себе. Рыцарь является главным героем всех литературных произведений XII века с момента появления самых первых песен о деяниях.

Можно ли там найти выражение реального сознания существования рыцарства как сословия, как это можно найти в документах церковного происхождения? Еще нет, по крайней мере, в песнях о деяниях. Выражение ordene de chevalerie (рыцарское сословие) фигурирует там скорее как исключение (только два случая на весь огромный корпус произведений, включающий большую часть эпопеи вплоть до смерти Ричарда) и абсолютно не означает то, что позже назовут «орденом рыцарства». В «Монашестве Гийома» это выражение применяется к двум военно-монашеским орденам, тамплиеров и госпитальеров^{37 [683]} . В «Aspremont», случае единственном и позднем, оно ссылается на вхождение в орден рыцарей, отмеченном передачей меча, но эти слова произнесены мусульманским воином, вспомнившим момент, когда он «получил рыцарство», и, очевидно, не может иметь этическую христианскую коннотацию^{38 [684]} .

683

37 Le moniage Guillaume / Ed W. Cloetta. Paris, 1896. P. 640.

684

38 Cp. Aspremont, 5915. Ed L. Blandin, Paris, 1970.

Это доказательство того, что рыцари признавали существование рыцарского ордена в мусульманских странах как ответ христианскому миру.

Этот намек, кажется, поддержал идею, что для рыцарей второй половины XII века религиозное измерение рыцарства и посвящения остается незначительным. Для них рыцарство означает совокупность элитных воинов, без присоединения к этой совокупности коннотации или религиозной этики. Здесь присоединяются свидетельства из источников Первого крестового похода, согласно которым только турки (мусульмане) и франки (в широком смысле слова) могли назвать себя «рыцарями», так как только у них были такие качества, как храбрость и ловкость в конном сражении. Они подчеркивают, однако, что эти турецкие рыцари были бы непревзойденными, если бы приняли христианскую веру, так как Бог был бы на их стороне и принес бы им победу^{39 [685]} .

685

39 Автор не известен, nep. Brehier, Histoire anonyme de la premiere croisade, Paris, 1964 (1924). P. 51. См. также Guibert de Nogent, III, 11. Dei gesta per Francos / Ed. R. В. C. Huygens, CCCM 127A. Turnhout, 1996, или RHC Hist. Осс. IV. P. 162.

Перед эпохой Ричарда прошел слух, что император Фридрих II, за несколько лет до этого, заключил мир с неверными и даже сделал рыцарем одного мусульманского принца, что спровоцировало большой скандал и волнение среди духовенства того времени^{40 [686]} . Такого же рода обвинение было предъявлено Ричарду Львиное Сердце, подозреваемого в слишком дружеских отношениях с Саладином и его братом. Сам Саладин с конца XII века и еще в XIII веке стал для Запада моделью рыцарства, несмотря на свою религию, и легенда объясняет это врожденное качество различными способами^{41 [687]} : для одних, он путешествовал по Западу влюбился в христианскую женщину и стал рыцарем на христианской земле; для других, в нем текла кровь французских предков, и он тайно склонился к христианству; для третьих, таких как Реймсский менестрель, у Саладина с 1260 года было любовное приключение с Алиенорой, «которая была плохой женой» во время Второго крестового похода. Соблазненная его рыцарскими качествами, его храбростью, его щедростью, его достоинством, она тщетно пыталась сбежать, чтобы присоединиться к нему^{42 [688]} . Позже представляют, что Саладин был посвящен в рыцари и что даже его окрестили на смертном одре.

686

40 To же обвинение у Joinville, Vie de Saint Louis, ed. Monfrin, Paris, 1995, § 196, P. 96-97.

687

41 См. эту точку зрения Tolan J. V. Mirror of Chivalry: Salah Al Din in the Medieval European Imagination // Images ofthe Other. Europe and the Muslim World before 1700 / Ed. D. R. Blanks ed. // Cairo Papers in Social Science, vol. XIX, 2, 1996. Р. 7-38; Gillingham J. Some Legends of Richard the Lionheart: their Development and their Influence // Nelson J. L. Richard Coeur de Lion in History and Myth. London, 1992. P. 51-69.

688

42 Recits d’un menestrel de Reims / Ed. Natalis de Wailly, Paris, 1876, 4. Саладину было в то время около десяти лет.

Эта «реабилитация» Саладина, очень характерная для мировоззрения рыцарства на Западе, совершается в два этапа: первый, являясь отражением концепции «светского» рыцарства, которая доминирует в конце XII века и в начале XIII века, видит в нем лишь храброго воина, искусного рыцаря, наделенного всеми физическими и моральными качествами западного рыцаря, и не отказывается принять как модель, сожалея лишь о том, что он не христианин, что дало ему еще больше уверенности в победе, на которую могло претендовать его достоинство; второй, отмеченный большей религиозностью, развивается в течение XIII века и еще больше потом свидетельствует о всевозрастающем влиянии идеологии духовенства на рыцарство, рассматриваемое как «сословие». Она не может согласиться с тем, что нехристианин может быть рыцарем, так как рыцарство стало для более поздних авторов сословием, пропитанным ритуалами и христианской и западной идеологией. Значит, нужно в некоем роде «окрестить» Саладина, откуда и возникли легенды, сделавшие его потомком христиан, будущим христианином, рыцарем, прошедшим посвящение на Западе, «предназначенным» для рыцарства.

Происхождение этой легенды имеет свои истоки из одного очень интересного текста, который можно датировать началом XIII века, «L‘ordene de chevalerie», где автор выводит на свет любопытную просьбу Саладина у одного христианского пленника, Гю де Табари (Гуго Тивериадского), чтобы тот посвятил его в рыцари. Для поэта это возможность описать посвящение в рыцари и дать детальное значение. Дж. Толан интерпретирует эту сцену, неправильно, как я считаю, как свидетельство придания светского характера этому ритуалу, который был здесь абсолютно мирским, так как не было ни священника, ни текста с обязательствами защищать Церковь, ни представителей духовенства^{43 [689]} . Итак, «L’ordene de chevalerie», наоборот, отражает клерикальную концепцию посвящения в рыцари и делает одновременно акцент на этических и религиозных, почетных и социальных аспектах рыцарства^{44 [690]} . Вот этому аргумент. Гю де Табари, пленник Саладина, отказывается сначала в довольно грубой форме посвящать его в рыцари, по единственной причине, которая кажется определяющей, что Саладин не является христианином:

689

43 Tolan J. Mirror of the chivalry, op. cit., P. 32. При дворе Саладина это отсутствие не очень удивительно.

690

44 Ordene de chevalerie / Ed. Busby, Amsterdam, 1983. Cm. эту точку зрения Flori J. Chevaliers et chevalerie au Moyen Age. Paris, 1998. P. 215.