Ричард Львиное Сердце. Король-рыцарь

Флори Жан

Все эти реальные факты должны нас научить не противопоставлять слишком систематично личность коллективу. Храбрость каждого полезна рыцарству в целом и в таком случае прославляется, если она в его интересах, и порицается, но часто с недоговорками, если она может ему навредить. Это можно проследить в уставах рыцарей тамплиеров, чья образцовая сплоченность и дисциплина вызывали всеобщее восхищение, несмотря на некоторые существенные недостатки некоторых из них. Отметим, что и трусость здесь тяжело наказывается, и чрезмерная отвага тоже сурово карается. Брат, который покидает поле битвы, чтобы спасти свою жизнь, исключается окончательно из ордена («потеря дома»); а тот, кто атакует или выходит из строя без разрешения, исключается временно («потеря одежды»); если же он гонфалоньер (знаменосец), он заключается в кандалы и теряет свою должность. Возможно лишь одно отклонение от этого правила: если рыцарь видит христианина, чья жизнь оказалась под угрозой, потому что тот «оторвался от своих по глупости», его совесть может побудить его броситься на выручку; он может это сделать, но должен сразу же вернуться на свое место в строю^{22 [775]} .

В уставе тамплиеров это единственное исключение. «Обычное» рыцарство, во всей своей красе, наоборот, считает, что им предписана обязанность помогать рыцарям, которым угрожает опасность. Стыдно ее не соблюдать. Во время крестового похода Ричарда в 1191 году в битве при Арсуре, граф Дрё был сильно порицаем за то, что не последовал этому правилу. И, наоборот, во время той же битвы Амбруаз свидетельствует о нарушении дисциплины госпитальерами. Ричард отдал приказ спокойно переносить нападки и провокации сарацинов, а госпитальеры воспротивились этому решению, сочли его признаком малодушия и начали атаку, не дождавшись приказа:

775

22 Regle du Temple / Ed. Curzon. Paris, 1886, §162, 163. P. 124 ; 168, P. 153, 242. P. 157, 243, P. 163.

«Сеньоры!

Нас принимают за трусливых людей, Никогда я не испытывал такого стыда, А ведь никого из моих людей нельзя в этом упрекнуть»^{23 [776]} .

В другом эпизоде в июне 1192 года во время нападения турок на христианский лагерь под Беит-Нуба один рыцарь ордена госпитальеров, Роберт Брюггский, опередил знамя своего ордена из-за избытка отваги; атакуя одного турка, он проткнул его насквозь копьем. Глава ордена хотел наказать его за эту недисциплинированность, но представители знати, «знатные люди», встали на его сторону, прося, чтобы ему простили эту отвагу^{24 [777]} .

776

23 Ambroise, v. 6395, 6651.

777

24 Ambroise, 9905; Itinerarium, VI, 51, 371.

Восхваление «бескорыстной» храбрости и отказ без причины покинуть поле сражения, подобно Ролаиду или Вивьену, какими бы ни были обстоятельства, не следует считать непререкаемыми, даже в эпопеях ХИ века. Очень рано встает вопрос о достойном отступлении, когда всякое сопротивление становится бесполезным, бессмысленным, и следует, наоборот, в общих интересах спасти жизнь, чтобы сохранить шансы для будущей победы как мести за нынешнее неизбежное поражение, или же по другим высокоморальным причинам. Такой случай изложен, например, в «Песне о Гийоме», где эпический герой, оставшись один в живых после массовой атаки сарацинов, решает вернуться к себе, пересекает вражеские линии, переодевшись в неверного, чтобы сообщить своей жене Гибурк о поражении и о смерти ее племянников, собрать новое войско, чтобы забрать их тела, и если возможно, отомстить за их смерть. Несколько раз поэт настойчиво замечает, что, оставляя поле боя иноверцам, Гийом не убегает — он уходит.

Здесь заметны признаки появления новой проблемы, которая, абстрагируясь от самого действия, акцентирует внимание на мотивации, способной изменить моральный облик. Эти новые элементы вмешиваются в прогрессивное формирование рыцарской этики^{25 [778]} .

«Лучшие рыцари в мире»

Другой важный нюанс имеет отношение к страху. Я не считаю разумным противопоставлять в этом вопросе эпических и романтических героев, которые якобы были «нечувствительными к страху», реальным рыцарям, которым, наоборот, он свойственен. Настойчивость, с которой литературные произведения акцентируют внимание на храбрости их героев, осмеливающихся противостоять многочисленным врагам, способных быть сильнее, когда жизни угрожает опасность, и сражаться порой до смерти, но чаще до победы, подчеркивает, несомненно, идеал, к которому нужно стремиться, недосягаемый в своей силе и своем совершенстве, но в то же время и представляет модель, не . выходящую за пределы нормы и личного опыта реальных рыцарей. Этот идеал лишь превосходит их своей чрезмерностью, своей облагороженностью, не потому, что этим героям не ведом страх (что сделало бы их инопланетянами), а потому, что они способны победить его и действовать, несмотря ни на что. За исключением отдельных случаев, когда ирреальность происходящего создает комический эффект (например, персонаж Райнуарта обладает геркулесовой силой и способен разгромить и уложить на месте целый вооруженный эскадрон с помощью бревна, которое не смогло бы поднять несколько человек, объединивших свои усилия), эпические герои погружены в обычную среду рыцарей, где они выражают свои чувства и страхи. Их ценности схожи. Только их шкала отличается, а их интенсивность в десять раз выше.

778

25 Об этой новой проблематике см. Flori, Le heros dpique, et sa peur, Pris-Ma, X, 1, 1994. P. 27-44.

По этой причине эпопея, вопреки своей гиперболической пропорции карикатуре (а возможно,

благодаря ей), сохраняет реалистический характер, противостоящий тональности романов, погружающих в мир грез, фей, шарма и приворотных зелий, магов и талисманов, условностей и секретов, где герой следует слову чести или молчанию, формуле или желанию, пари и оказывается в другой вселенной, по другую сторону зеркала, где он становится эффективным или, наоборот, недейственным. В эпической песне герой является сверхчеловеком, потому что он превосходит себя, но сохраняет при этом свою человеческую сущность, испытывает те же страдания, те же страхи, что и обычные люди, воспитывает в себе те же достоинства. И именно благодаря своей верности этим воспеваемым ценностям ему удается победить страх, и он тут же становится образцом для реальных рыцарей^{26 [779]} .

779

26 О дискуссии о проблеме страха см. Barbero, II problema del corragio у della corragio paura nella culture cavalleresca, XII, 1989. P. 193-216.

Известно, что они становились такими. В 1066 году при Гастингсе один жонглер призывает к храбрости нормандских воинов, которые собирались противостоять войскам Гарольда, напевая им песнь о подвигах Роланда в Ронсевальском ущелье^{27 [780]} . Со времен Первого крестового похода до 1100 года отвага лучших рыцарей сравнима с отвагой Роланда или Оливье, как впоследствии, мы увидим это, с наилучшими военными подвигами Ричарда. Модель сохранилась в памяти, провоцируя на подражание, воспроизведение.

780

27 Guillaume de Malmesbury, Gesta regum anglorum. W. Stubbs, 1877-1889, II. P. 302.

В воображении ли только? Или также частично в реальности? Произведения, которые в XI и XII веках описывают высокие подвиги рыцарей, вероятно, чрезмерно напыщенны. Однако они восхваляют те же виды поведения, доказывая этим существование некоего осмоса между мирами эпических героев и рыцарей, получавших больше удовольствия от эпических песен, которыми они могли вдохновляться и в которых могли находить свое отражение.

Восхваление отваги и смелости, то есть дерзости и неустрашимости, очевидно, не так далеко зашло в латинских источниках, более пропитанных христианской религиозностью. Тем не менее, оно начинает обобщаться в хрониках XI века и еще больше в XII веке. Еще более значительным является то, что принцы и короли представлены все чаще и чаще в качестве рыцарей, а не только военачальниками и стратегами. Они смешиваются со сражающимися, провоцируя их на храбрость словом и примером.

Случай Вильгельма Завоевателя уже был упомянут: автор его панегирика Гийом де Пуатье начинает свою повесть о его правлении с момента посвящения его в рыцари, когда он, получив оружие и власть герцога, заставил всех соседей дрожать от страха. Повествуя о битве при Гастингсе, представленной на гобелене из Байе, он описывает Вильгельма среди своих воинов, вооруженных тем же оружием, и говорит, что он выглядит внушительнее с обломком копья, чем те, кто пользуется длинными дротиками, и он выше, чем Цезарь, так как одновременно генерал и солдат. Во время другого сражения, при осаде Домфрона в 1050 году, Вильгельм Завоеватель отправляет к Жоффруа Мартеллу молодых знатных разведчиков, чтобы прощупать почву. Жоффруа с помощью своих глашатаев дает знать, что завтра утром он придет «будить часовых Вильгельма»; он хорохорится, стараясь показать, что не боится личного противостояния: «он заранее говорит о том, какие у него будут в сражении конь, щит и доспехи»; чтобы можно было его узнать, примериться к нему в поединке даже среди толпы^{28 [781]} .

781

28 Guillaume de Poitiers. Gesta Guillelmi ducis. Paris, 1952. P. 40-41.

Аристократия в эту эпоху принимает рыцарство или, по крайней мере, его ценности. Принцы больше не гнушаются называться milites и даже приказывают изображать себя на монетах и картинах в образе рыцарей, как это сделал на своей надгробной доске (которая сейчас находится в Мане) Жоффруа Плантагенет. Они также принимают этот образ на своих печатях, как это делали многие сеньоры XI века, а также сам Ричард в XII веке. Они желают, чтобы их видели держащими меч в руке; не меч правосудия, с которым они правят, сидя на троне, а меч всадника, или копье, украшенное знаменем, отображающим гордость, которую они испытывают, сражаясь в качестве рыцарей.

Становится ясно, что эти военачальники, должно быть, обладают храбростью, перешедшей от их подчиненных. Хронисты, обязанные петь им хвалебные песни, пытались иногда их сравнивать с «лучшими рыцарями в мире». Это титул, который Амбруаз дал королю Ричарду, но которым Гийом Маршал мог гордиться в эпоху правления Генриха II и который Гизельберт де Монс, например, в 1137 году дал Жилю де Шин в знак признания его храбрости и щедрости, проявленной как на турнирах, так и на войне. Он и правда за морем убил льва, не с помощью стрел, а будучи вооруженным только копьем и щитом, как настоящий рыцарь^{29 [782]} .

782

29 Gislebert de Mons. Chronicon Hqnoniense. Bruxelles, 1904. P. 59.