Рим – это я. Правдивая история Юлия Цезаря
Шрифт:
– Куда ты меня ведешь? – спросил Сатурнин. – Прямиком к Тарпейской скале? Или бросишь меня в Туллианум, чтобы я гнил заживо и умер с голоду в проклятой тюрьме? Может, я – твой новый Югурта?
Намек на побежденного Марием африканского царя, которого протащили по улицам Рима во время триумфа, а затем бросили в тюрьму рядом с Форумом, говорил о том, как мало Сатурнин доверяет консулу, дававшему ему возможность остаться в живых, несмотря на senatus consultum ultimum.
– Я веду тебя в курию Гостилия, – ответил он, – а не в Туллианум.
– Дом Сената…
– Не думаю, что они позволят наемникам поджечь здание Сената, – убежденно возразил Марий. – Это один из важнейших символов для них. Сожжение здания, где они заседают, будет в их глазах дурным предзнаменованием, а для остальных – дикой выходкой, после которой они покажутся немощными, трусливыми, готовыми на все, лишь бы защитить себя. Они были бы рады спалить тебя в любом другом месте, даже в храме: на богов им наплевать. Но храм Весты или Сенат они не тронут. Вломиться в храм Весты – святотатство, и потому курия – безопасное место для тебя.
Они остановились перед тяжелыми бронзовыми дверями. Несмотря на ночную тьму, факелы ветеранов Мария светили достаточно ярко, чтобы можно было разглядеть большую фреску, украшавшую одну из стен Комиция напротив курии. Взгляд Мария задержался на фреске со сценами побед легендарного Валерия Максима Мессалы над карфагенянами и Гиероном Вторым Сицилийским во время Первой Пунической войны. Наглядный пример безмерного могущества Рима, его власти над другим народам и землями – между тем внутри его самого пролегла трещина: так спелый фрукт, великолепный снаружи, таит в себе гниль.
Консул вздохнул и покачал головой.
– Откройте двери! – скомандовал Марий, и его подчиненные выполнили приказ. – Оставайся здесь, во имя Геркулеса! – сказал он на прощание Сатурнину. – Мои люди будут охранять тебя. Я добьюсь правосудия для тебя и Главция, вам сохранят жизнь и отменят senatus consultum ultimum.
– Переговоры невозможны, – в полном отчаянии возразил трибун. – Только борьба или смерть, и если ты…
– У нас есть Метелл, – перебил его Марий.
– Ни за что, будь он проклят! – вскричал Сатурнин; в голосе его звучала ненависть. – Никогда, клянусь Юпитером!
– Закройте двери! – взвыл Марий во весь голос, и ветераны задвинули тяжелые бронзовые засовы.
Сатурнина, взывавшего к богам и проклинавшего Мария, заключили в здании Сената: курия Гостилия стала тюрьмой в сердце Рима. Один, в камере, едва освещенной парой факелов – их оставили люди консула, чтобы он не сидел в кромешной тьме, – плебейский трибун с горькой усмешкой размышлял о том, что место, где ему вынесли смертный приговор, стало для него единственным безопасным убежищем во всем Риме.
IV
Переговоры, обреченные на неудачу
По возвращении Гай Марий был мрачнее тучи.
В атриуме его встретили Юлий Цезарь-старший и Аврелия, а также Аврелий Котта, брат Аврелии, который явился, чтобы поддержать их: в такой ужасный день членам одной семьи надлежало быть вместе.
– Что случилось? – спросил Цезарь-старший, приглашая Гая Мария в триклиний. Тот покачал головой, отказываясь от предложения.
– Сейчас нет времени ни на выпивку, ни на отдых; эта ночь – особая. Я пришел рассказать о положении дел, а заодно предупредить, что надо запереть двери и окна. Сегодня ночью нельзя покидать дом. Может пролиться кровь. Я постараюсь, чтобы все не закончилось резней, но не уверен, что у меня получится.
– Ты не сможешь их остановить, – выпалил Котта тоном человека, который неоднократно предупреждал о пагубных последствиях чужих действий и в миг несчастья испытывает постыдное удовлетворение: «Я же тебе говорил». Гай Марий не обратил внимания на его слова и предложил продуманный порядок действий:
– Сатурнин заточен в курии Гостилия, его сторожат мои ветераны. Над ними начальствует Серторий, человек надежный и храбрый. Главцию я пока не нашел, но мои люди ищут его; безумец полагает, что в укрытии безопаснее, чем под моей охраной. Я потребую суда над обоими, ведь нет сомнений, что именно они распорядились об убийстве Мемия. Но это еще не все: я буду вести переговоры до тех пор, пока смертную казнь для них не заменят изгнанием. Суд поможет выиграть время.
Аврелия видела, что брат снова пытается встрять. Ей казалось, что он слишком дерзко разговаривает с шестикратным консулом, защищавшим границы Рима от Югурты, кимвров и тевтонов, добившимся бесперебойной выплаты жалованья солдатам и раздачи хлеба народу. Такой человек, во всяком случае, заслуживал почтения, даже если для достижения своих целей он связывался с сомнительными личностями вроде Сатурнина или Главции. Оптиматы были немногим лучше. Сенаторы, стоявшие за древние обычаи, часто вели себя бессовестно.
Аврелия решила вмешаться и опередить брата, который наверняка собирался что-то спросить; она надеялась, что вопрос, заданный ею в сдержанных выражениях, не покажется оскорбительным Гаю Марию, ее свойственнику, который к тому же пришел к ним этой ночью, чтобы рассказать о хитросплетениях государственных дел.
– Что же ты предложишь им, желая побудить их к переговорам? Я имею в виду оптиматов, – мягко спросила она, протягивая ему кубок с вином, которое налила сама. Хотя Марий и утверждал, что у него нет времени на выпивку, он взял кубок и сделал глоток:
– Благодарю.
Протянутый им кубок был пустым. Аврелия поставила его на поднос, который раб поспешно забрал со стола; затем он исчез среди теней, отбрасываемых факелами.
– Я собираюсь выдать оптиматам их вождя, Квинта Цецилия Метелла Нумидийского. Отправлюсь в путь прямо сейчас, чтобы побеседовать с сыном Метелла. Возвращение отца из ссылки – веский довод для него.
Цезарь-старший кивнул. Котта ничего не сказал.
Гай Марий попрощался. В следующее мгновение он уже шагал по темным улицам готового вот-вот взорваться Рима в сопровождении своих ветеранов.