Ришелье
Шрифт:
На самом деле не стоит излишне доверять словам Эдмона Ростана («Все эти имена, ни одно из которых не умрет…»). Академия Ришелье объединяла лишь второразрядных авторов (позже над ними насмехался Буало), хотя в ней было несколько выдающихся личностей. Например, канцлер Пьер Сегье, будущий герцог де Вильмор, избранный в 1635 году, временный покровитель Академии с 1643 по 1672 год, исполнявший эту длительную и деликатную должность в период между Ришелье и Людовиком XIV. С 1672 года протектором Академии становится глава государства.
Весьма знаменитые при жизни, но, к сожалению, позабытые в наше время, среди первых «бессмертных» были Вуатюр, Мейнар, Сент-Аман, Ракан, Ге де Бальзак и Вожела. Вуатюр — писатель, поэт, составитель мадригалов, душа общества в особняке Рамбуйе, чьим «самым прекрасным украшением» он был, сын торговца, пользующийся
Будучи не в состоянии оживить Малерба, Академия вынуждена была пригласить Онора де Бюэйля, сеньора де Ракана, верного ученика покойного мэтра, иногда именовавшегося «французским Виргилием». Подобно тому как Виргилий служил Данте проводником в кругах ада, так Лафонтен мечтал оказаться принятым на небесах под звуки ангельской музыки Малербом и Раканом.
Что касается Бальзака, тот имел привычку жить на берегах Шаранты, а не Сены, и потому не мог более одного дня находиться в прославленном обществе. Хотя он покусывал и даже раздражал Ришелье своим эссе «Правитель», льстящим Людовику XIII и критическим по отношению к кардиналу, Бальзак считался в свое время самым знаменитым из людей литературы. Цензор и хранитель чистоты французского языка, Ге де Бальзак являлся в прозе тем, кем Малерб был в поэзии. И тот и другой — как это стало понятно с течением времени, — словно кариатиды, поддерживали портик классицизма. Многочисленные письма «шарантского отшельника» при Людовике XIII были признаны шедевром эпистолярного жанра. На самом деле Бальзак не писал чего-то совершенно оригинального, у него просто был свой стиль. Его торжественная и величавая проза, кажущаяся сегодня излишне помпезной, в его время выходила за рамки тяжелого «официального» языка, считавшегося слишком педантичным. Так же как Бальзак, господин де Вожела из Савойи, дворянин-грамматик, занимал свое место в компании эрудита Конрара и в Академии кардинала. И тот и другой жаждали, чтобы Академия издала «Словарь». Вожела считал это первостепенной задачей, которой посвятил себя с 1638 года и до своей смерти в 1650 году… но первое издание великого труда увидело свет лишь в 1694 году: «бессмертные» так же не имели понятия о времени, как и простые смертные. Как всегда суровый по отношению к кардиналу, Таллеман де Рео приписывал задержку первого издания «Словаря» его скупости (воображаемой): «Если бы он предоставил Вожела средства на достойное существование, дабы тот не занимался ничем другим, кроме „Словаря“, „Словарь“ вышел бы еще при его жизни… Он также позабыл о постройке здания для этой бедной Академии», вынужденной собираться у того или иного ее члена.
СПОР О «СИДЕ»
Я написал «Сида», чтобы развлечься и чтобы развлечь честных людей, которым нравится комедия.
Господа из Академии могут делать то, что им нравится; поскольку вы пишете мне, что монсеньор будет доволен узнать их суждение и это должно развлечь Его Преосвященство, мне нечего сказать.
Пусть выступает против «Сида» министр, Весь Париж видит Химену глазами Родриго.
Начиная с Вольтера и до наших дней, принято восхищаться трезвым и многообразным умом и работоспособностью Ришелье, уделявшего пристальное внимание культуре в момент, когда росла внешняя угроза и ширилось возмущение против налогов. Разве в начале января 1637 года Ришелье не произвел в дворяне приказом Людовика XIII семью Пьера Корнеля? (Возможно, Наполеон пытался подражать великому кардиналу, когда в 1812 году издал в Москве знаменитый декрет, учреждавший «Комеди Франсез».)
На самом деле, кардинал беспрестанно импровизирует, стремясь, чтобы его не опередило то или иное событие. Это не идеология. Он не догматик, он эмпирик. Он практически всегда способен чередовать или смешивать мечты и реальность, фантазии и требования, честолюбивые устремления
Начиная с проекта по ее основанию в марте 1634 года, Ришелье одобряет амбициозную цель Академии — защиту и прославление французского языка, того, на котором говорил Малерб (и Бальзак), — но не слишком на это надеется. Он не критикует практическую программу дел, скромно предусматривающую составление языкового словаря, издание трактата по риторике, поэзии, публикацию грамматики. Пассивность академиков — задержка словаря, забвение трех остальных проектов — нисколько его не волнует, за исключением шефства над «Поэтикой» некоего доктора Ля Менардьера, вышедшей в 1639 году.
Этот Ля Менардьер, ставший академиком в 1655 году, оставил драгоценное, хотя и запоздалое свидетельство о планах академиков Ришелье, до того дня неизвестных. В 1642 году в Нарбонне, во время Руссильонской кампании, кардинал рассматривал вопросы: 1) о строительстве «здания для Академии»; 2) о пенсиях, как минимум, для части академиков; 3) о создании суперакадемии, «большого коллежа» в Париже, руководителями которого стали бы современные ему академики. Означенный коллеж требовал 100 000 ливров ренты. Он должен был иметь европейское, а в дальнейшем и мировое значение, открытый для ученых, поэтов и образованных людей всех цивилизованных стран.
За невозможностью осуществления этих планов кардинал пытается, с умеренным, но неожиданным успехом, вдохновить Академию воспользоваться своей привилегией: играть роль арбитра и цензора в спорных вопросах, вызванных литературной продукцией, издаваемой во Франции. Результатом этого становится «спор о Сиде», к сожалению, не делающий чести покровителю Французской Академии.
В первые дни 1637 года — спустя два года после того, как министр-кардинал решил, что способен к написанию драматических произведений [112] , — в театре «Маре» с успехом проходит новая трагикомедия Корнеля «Сид». Она «покоряет весь Париж», — пишет игравший Сида актер и глава театра «Маре» Мондори Бальзаку 18 января. Успех поистине грандиозен: двор, Париж и народ рассыпаются в похвалах автору. Весь Париж видит Химену глазами Родриго;весь Париж видит Родриго глазами Химены. В лагере противника лишь несколько актеров, не любящих Корнеля, несколько завистливых авторов… а также Его Высокопреосвященство. Бытует бездоказательное мнение, что кардинал, не слишком довольный своими собственными драматическими опусами, ревновал к Корнелю. Но тогда почему он приказал играть «Сида» «два раза у себя во дворце и три раза в Лувре» (Антуан Адам)? Почему позволил смотреть это произведение своей племяннице мадам де Комбале? Почему убедил короля в конце января того же года пожаловать дворянство отцу Корнеля?
112
Глава «Кардинал и театр».
На самом деле министр-кардинал в который раз оказался застигнут врасплох, столкнувшись с непредвиденным для него событием. Корнель начинает его раздражать, успех трагикомедии, похоже, сделал поэта излишне тщеславным. Корнель, несмотря на свои талантливые комедии, уважаем в Париже и в доме кардинала — он один из «пяти авторов»; но, кроме того, он кумир Парижа, потрясатель привычек и идей, полученных от Его Высокопреосвященства. Словом, Корнель раздражает Ришелье, а его успех — тем более. Он невзлюбил Корнеля, но уважает «Сида»; в двойном качестве изворотливого политика и утонченного служителя церкви он принимает следующее решение: бережно обращаться с автором и критиковать его произведение.
Три конкурирующих автора, — но без Буаробера, нормандца, как и Корнель, и славного малого, — помогают Ришелье или снабжают его критическими аргументами. Это аббат д’Обиньяк, — который в своей будущей «Практике театра» отдаст безоговорочное первенство «трем единствам» Аристотеля (единство времени, места и действия); Жан де Мере — чья «Сильванира», пасторальная трагикомедия, претендовала в 1630 году на литературное соответствие вышеозначенным «единствам»; наконец, Жорж де Скюдери, любитель фанфаронства и провокаций, стремящийся попасть в Академию и ради этого готовый любой ценой угодить Ришелье. Этот последний позволяет себе лишь участие в диспуте, храня нейтралитет до лучших времен.