Риск
Шрифт:
Я не мог понять, как получилось, что я лежу на какой-то твердой поверхности в абсолютной темноте и все кости нещадно ломит. Падение, осенило меня. Я упал в Таустере. Но почему мне не удается вспомнить?
Я продрог. И замерзал все больше и больше. Когда я пошевелил, боль стала невыносимой. Внезапно я вспомнил, как обедал с Джосси, вспомнил до мельчайших подробностей, вплоть до прощального поцелуя на автомобильной стоянке. Тогда в чем же дело?
Я попытался сесть, но сумел только немного приподнять голову. Мои потуги завершились приступом сильнейшей
Не слышалось никаких посторонних звуков, кроме шуршания моей собственной одежды. Ни урчания двигателя, ни поскрипывания, ни шорохов, ни плеска воды. Я лежал не на койке, но на более широкой поверхности, жесткой и плоской.
Возможно, я находился и не в парусном отсеке, но не вызывало сомнений, что я опять очутился в темноте. В темноте во всех отношениях. Гнев бессилия и отчаяния издевательски шепнул мне, что за четыре дня свободы я раскопал маловато информации, которая помогла бы уберечься от безотрадной действительности.
Мне не давала ни минуты покоя мысль, что я упустил нечто очень важное. Я только твердо знал — из-за падения с Блокнота тело не может болеть столь сильно. Я, наверное, получил пару-другую царапин, но они должны были быстро затянуться к вечеру. Почему же тогда я чувствую себя так отвратительно, как будто меня пропустили через мясорубку? Я с кряхтением перекатился на живот и опустил голову на сложенные руки. Я отметил единственный положительный момент — они не связали мне руки. Они. Кто они?
Когда пульсирующая головная боль немного утихла, я подумал, что у меня еще будут силы выяснить, где я, и попробовать выбраться. А пока их хватало лишь на то, чтобы тихо лежать и ждать, когда мне станет лучше.
По моему мнению, еще одно обстоятельство заслуживало благодарности.
Жесткая ровная поверхность, на которой я лежал, не раскачивалась в разные стороны. Слава Богу, я попал не на корабль. Меня не мучила морская болезнь.
Избитое тело не идет ни в какое сравнение с муками выворачиваемого наизнанку организма.
Ботинок на мне не оказалось, только носки. Когда я скосил глаза на запястье, то не увидел светящегося циферблата: часы исчезли. Можно было не трудиться проверять карманы. Я не сомневался, что они пусты.
Спустя некоторое время я вспомнил, как решил переночевать в мотеле, а потом, мало-помалу, вспомнил, как зарегистрировался — и драку на крыльце.
Я пришел к выводу, что они, наверное, следили за мной от самого Таустера. Ждали все то время, пока я обедал с Джосси. Последовали за мной в мотель. Я ни разу не засек их. Я даже не слышал их шагов у себя за спиной из-за неумолкающего грохота транспорта.
Инстинктивное чувство безопасности рядом с Джосси было совершенно верным.
Прошла вечность.
Шум внутри моей черепной коробки постепенно утих. Больше ничего не изменилось. У меня возникло ощущение, что уже начинает светать и пора просыпаться. Было десять тридцать
Уверенность, что наступило утро, побудила меня к действию. Но если даже за окном действительно рассвело, ко мне не пробивался ни один луч света. Я с тревогой подумал, что, возможно, ошибся во времени. И за окном стоит глубокая ночь. Я молился, чтобы ночь еще не кончилась.
Я предпринял новую попытку сесть. Нельзя сказать, будто я прекрасно себя чувствовал. Контузия проходит не сразу, на это нужно время. Не секрет также, что холод вреден при ушибах мышц. Все вместе мои болячки превращали каждое движение в истинное мучение. Такого рода боль была мне знакома по прошлым падениям на скачках. Только эта оказалась во много раз хуже.
Поверхность подо мной была довольно-таки пыльной, она слабо отдавала машинным маслом, ровная, гладкая и не деревянная.
Я пошарил вокруг себя в разных направлениях и дотянулся до стены слева. Перевалившись на бок, я медленно продвинулся в ту сторону и тщательно исследовал стену пальцами.
Еще одна гладкая ровная поверхность, расположенная под прямым углом к полу. Я легко стукнул по ней кулаком и получил в ответ звук и вибрацию металла.
Мне пришло в голову, что стоит посидеть немного, прислонившись спиной к стене, и подождать: скоро окончательно рассветет и будет легко понять, где я. Обязательно рассветет, отчаянно твердил я про себя. Непременно. Разумеется, не рассвело.
Когда мне дали свет на яхте, я сбежал. На ошибках учатся.
Приходилось с этим смириться. Темнота создавалась искусственно, и от нее никуда не деться. Нет смысла, сурово сказал я себе, сидеть в жалкой растерянности и жалеть себя.
Я предпринял экспедицию в глубь неизведанной территории и обнаружил, что мой мир намного меньше Колумбова. Я осмотрительно продолжал путешествие сидя, приняв за аксиому, что земля плоская и можно упасть, достигнув ее края. Но, проерзав два фута вправо, я очутился в углу.
Поперечный маршрут оказался коротким. Через несколько мгновений я наткнулся на очередной угол. Я выяснил: сев посередине, можно легко дотянуться кончиками пальцев обеих рук до боковых стенок. Приблизительно пять футов, от края до края.
Тем же способом, сидя, я обогнул второй угол и упорно устремился вперед вдоль другой стены. Через три фута я понял, где нахожусь. Ровная поверхность металла нарушалась большой круглой выпуклостью. Ощупав выпуклость, я определил ее назначение так уверенно, словно видел воочию.
Это была полукруглая колесная арка. А я сидел в кузове фургона.
Я моментально и очень ясно представил себе фальшивую машину «Скорой помощи», в которую забрался в Челтенхеме. Белый фургон серийной модели с дверями сзади, открывавшимися наружу. Если бы я пополз дальше, мимо колеса, я бы уперся в задние двери.