Ритуал
Шрифт:
Всего этого просто не может быть. Не будь он таким измотанным, и морально и физически, он давно сошел бы с ума. За три дня нахождения в этом месте его чувства притупились. Личностные качества растворялись, обнажая инстинкты и страх. Наверное, так рассуждают трусы. Здесь тебе не нужны чувства. Просто бойся все время и быстро действуй, если что-то пойдет не так. Расслабишься, и ты труп.
Он должен уходить немедленно. Обязательно один. Он встал и посмотрел на другую сторону холма. Оно забирает их по одному и исчезает. Их разделение может его запутать. Он должен использовать остатки дневного света и сил, и просто бежать, без оглядки.
А
Сон. Прутья.
Дом в ужасе смотрел на него. Глаза по краям были ярко-красного цвета. Грязный, в синяках, растрепанный и мокрый. В одних грязных шортах и куртке. Он выглядел жалко. К горлу Люка подкатил комок. Он вздрогнул. Упал на колени и обнял Дома за плечи. Зажмурился. Дома бил озноб, но его руки крепко обхватили Люка за талию. Он вцепился в него как напуганный ребенок.
Они еще долго стояли, обнявшись, и молчали под моросящим дождем, в меркнущем свете дня.
39
Темнело, а огня у них не было. Только фонарики и голубой огонек туристической печки. Оба ресурса было необходимо экономить до утра. Они сидели спиной к спине перед палаткой, покончив с последними энергетическими батончиками и остатками сахара. На какое-то время это их стабилизирует. Слабый поток питательных веществ в истощенной крови принес небольшое успокоение.
С юго-запада непрерывно дул холодный ветер. Он шевелил деревья у подножия холма, словно чье-то мощное, нетерпеливое дыхание. Дождь кончился, но воздух был холодным. Под тяжестью нависшего над холмом облачного покрова вокруг рождались вечерние тени. Скоро все погрузится во тьму.
Они сидели, подложив под себя спальный мешок Фила, чтобы защитить себя от холода камней. У каждого был 180-градусный обзор. Каждый нес свою вахту, стараясь не думать о том, что случилось с Филом.
Дом невесело рассмеялся, нарушив долгое молчание, — Я бы все отдал, чтобы увидеть то, от чего хотел убежать на неделю. Безумие какое-то!
Люк почувствовал, что широкая спина Дома надавила еще сильнее. Он не знал, что человеческое тело может быть таким тяжелым и твердым. Люк откашлялся. — Ты не ошибся. — Он уставился вдаль. — Я в конец запутался со своей жизнью. Давно уже. — Он натянуто улыбнулся дрожащими губами. — Разочарование для меня стало естественным состоянием. Но почему только сейчас мне не кажется, что раньше все было так плохо? Боже, как я хочу снова оказаться в своей сраной старой квартире с чашкой чая в руке.
Дом снова рассмеялся, Люк подхватил его, пока Дом вдруг не замолчал, втянув в себя воздух. — Господи, как же я люблю своих детей. Я не увижу… — Он беззвучно заплакал, сильнее прижавшись к Люку спиной.
Люк почувствовал комок в горле. Он покачал головой. Ему до сих пор не верилось, что он сидит здесь. Что нет больше Фила. Нет больше Хатча. А он сидит, как немой, и смотрит, как с меркнущим светом медленно угасает его зрение. Холод увлажнил лицо и сковал суставы.
Какая-то внутренняя сдерживающая функция не давала ему постичь истинное значение утраты. Но мысленно он продолжал возвращаться к не поддающимся описанию чудовищным обстоятельствам гибели своих друзей. И эта невыразимая тяжесть грозила раздавить его.
Он с горем и ужасом вспоминал фото трех маленьких белокурых девочек на заставке мобильного телефона Фила. И больше не мог сдерживать свои чувства.
Как им передать эти новости? Кто сможет объяснить такое? Как вообще это сделать? У Хатча осталась жена. Люк сглотнул. Губы тряслись, широко раскрытые глаза жгло. Он попытался отогнать эти мысли, но не смог. Ноги и ноги дрожали.
Он представил себе, что будет, если он не вернется в Англию. Воображение рисовало ему мать, отца, сестру, дядю. После его утраты они будут нести на себе бремя скорби. Со временем она тоже утихнет. Но это будет потом. Боже, им придется лететь в Швецию, разговаривать с вежливыми чиновниками, ждать возвращения растерянных поисковиков. Он видел вытянувшееся от тревоги лицо матери, руку отца, обнимающую ее за поникшие плечи. Может, про них расскажут в новостях. Четверо английских парней пропали у полярного круга. Будет какая-нибудь заметка в газете. Может быть. Боже. У Дома семья. Дети. У Хатча была жена. Жена, черт побери. У Фила остались дети.
Думать об этом было невыносимо тяжело. Внезапно у него перехватило дыхание, так как все те лица со свадьбы Хатча, искаженные от шока, недоумения и горя, одновременно хлынули в ему в голову. Исчезли, а потом вернулись снова. — Боже, Дом. О, боже, Дом, — тихо пробормотал он.
Дом повернул голову, шмыгнув носом. — Что такое?
Но Люк не мог успокоиться. Это было похоже на затяжку из огромного кальяна с марихуаной в старые университетские деньки. Никогда в жизни он еще так не боялся. Он испугался, что навсегда потеряет контроль над собой и никогда не обретет свое прежнее я. Его память словно стиралась на быстрой перемотке, когда он исторгал рвоту и задыхался, хватая ртом воздух над унитазом. И теперь он снова погрузился в ту самую ледяную пучину паники и страха. Был поглощен ужасом, что никогда уже не будет чувствовать себя иначе. Сердце колотилось, словно где-то у самого горла, на голове выступил пот, впитываясь в шерстяную шапку.
Это естественно, сказал он сам себе. Нужно смириться. Дать этому выгореть. И все закончится само по себе.
— Ты в порядке? — спросил Дом.
Люк сделал три глубоких вдоха и зажмурил глаза, дав панике утихнуть. Когда ритм сердца успокоился, снова открыл глаза. Потом вытащил табак, бумагу и зажигалку из верхнего кармана реквизированной у Хатча куртки. Кивнул. — Думаю, да.
— Понимаю, — сказал Дом. — Понимаю.
Люк попробовал свернуть самокрутку, пытаясь унять дрожь в руках. Не получилось. Попробовал еще раз. Не удалось. Попробовал еще раз. Его руки никогда не были такими грязными. Черные под ногтями. Отчистит ли он когда-нибудь эти пальцы?
— А мне можно такую же? — глухим голосом спросил Дом.
— Ты уверен? — не думая, спросил Люк.
— При нынешних обстоятельствах есть более серьезный риск, чем курение. Можешь мне свернуть? А то я забыл, как это делается.
— Да. Без проблем.
Он протянул через плечо Дому грязную сигарету с зажигалкой. Их последнее слабое утешение из другого мира. Когда их пальцы ненадолго соприкоснулись, этот маленький контакт заставил Люка содрогнуться от стыда. Он вспомнил, как бил Дома по лицу. Бил это настоящее, живое, полное экспрессии лицо. Вспомнил удивление, шок, страх, боль на этой детской физиономии. Когда нам страшно и больно, разве мы бываем другими?