Ритуал
Шрифт:
Она кивнула. Теперь он, конечно, шутил, но до этого — нет.
— Мне пора. Я и так задержался дольше, чем следовало, — произнес парень.
Кэсси вздохнула.
— Будь поосторожнее. По-моему, у Джордана пушка.
— Почему-то меня это не удивляет, — он резко пресек эту тему. — Ты не беспокойся, я все равно уезжаю с Кейпа. Во всяком случае, в ближайшее время меня здесь не будет. Когда вернусь, даст Бог, встретимся, — он уже собрался было уходить, но на секунду притормозил и снова взял ее руку в свою. От его прикосновений Кэсси полностью теряла ориентацию в пространстве, не знала, куда бежать, что делать, она совершенно
А дальше случилось невообразимое: он поднес ее покалеченную руку к губам и поцеловал. Это было самое нежное и легкое из прикосновений, но оно жгло, как огонь. Девушка смотрела на него — очумевшая, не верящая собственному счастью, не способная ни думать, ни двигаться, только чувствовать.
Свистнув собаку, которая немного побесилась вокруг Кэсси, но в итоге, естественно, убежала, он опять ушел. Обалдевшая героиня еще долго смотрела им вслед, крепко сжимая в ладошке шероховатый камушек.
И только тут ее осенило, что она даже не спросила, как его зовут.
3
Вскоре она опомнилась. Нужно идти — Джордан и Логан могут вернуться в любую секунду. Если они поймут, что она специально обманула их… Обозревая окрестности с вершины невысокой дюны, Кэсси загрустила: мир возвращался на круги своя — куда только подевались тайна и волшебство! Может быть, они ей снились, а теперь она проснулась? Но, Боже мой, что это был за сон! Какая-то галиматья про серебряные нити, судьбу, про удивительного, ни на кого не похожего парня. Бред! Камень в ее руке был просто камнем. А слова — просто словами. Даже парень… Каким образом он мог прочитать ее мысли?! Никаким, если только не найти этому логического объяснения…
Она еще крепче сжала подарок в кулаке. Ее ладонь, запястье, все, к чему прикоснулся удивительный юноша, пели «Ave Maria» и славили прекрасный мир, в котором есть он. Будь что будет, эти воспоминания навсегда останутся с ней.
Кэсси вошла в дом, прикрыла входную дверь и остановилась. С кухни доносился мамин голос, и по тону чувствовалось: что-то стряслось.
Миссис Блейк разговаривала по телефону, стоя спиной к двери и прижимая трубку к уху. Кэсси не переставала удивляться тому, как выглядела ее мать. Стройная, как тростинка, с длинными темными волосами, собранными в пучок на затылке, она напоминала подростка и вызывала желание защитить ее. Иногда дочери казалось, что мать на самом деле — она.
Кэсси не стала прерывать разговора. По тому, как миссис Блейк односложно переходила от сухого «Да» к настороженному «Понимаю», чувствовалось, что она расстроена.
Дочь направилась в спальню, подошла к окну, выглянула на улицу и пространно порассуждала про себя о возможных причинах материнского огорчения. Но, честно говоря, она не могла по-настоящему думать ни о чем, кроме рыжеволосого.
Даже если Порция знает, как его зовут, она на сто процентов никогда этого не скажет. Как отыскать человека, не зная имени?!
Никак. Вот и вся история. Да и узнав его имя, Кэсси не стала бы за ним бегать — она просто этого не умеет. Не обучена.
— А через неделю я уеду, — прошептала грустная поэтесса.
Впервые эти слова не принесли ни утешения, ни надежды. Маленький кусочек халцедона с легким стуком лег на тумбочку.
— Кэсси, ты что-то сказала?
Девушка обернулась и увидела стоящую в дверях мать.
— Мам, я не знала, что ты уже закончила, — и добавила, отвечая на вопрос, застывший в глазах матери: — Я просто думала вслух. О том, что в конце следующей недели мы поедем домой.
Выражение лица матери резко изменилось: будто боль, надежно скрытая, на секунду вырвалась из плена. Огромные черные глаза матери были обведены темными кругами; эти глаза обшаривали комнату, будто не зная, куда спрятаться.
— Мам, в чем дело? — Кэсси почуяла недоброе и решила, наконец, прояснить ситуацию.
— Я говорила с бабушкой. Ты же помнишь, мы собирались навестить ее на следующей неделе?
Как тут забудешь! Когда она пыталась рассказать Порции, что они с мамой поедут к бабушке на машине по побережью, Порция рявкнула, что здесь, дескать, это не называется побережьем. Оказывается, от Бостона до Кейп-Кода пролегает южный берег, от Бостона до Нью-Хэмпшира — северный, если вдруг кому-то взбредет в голову отправиться в Мэйн, он поедет на восток, а если к ее бабушке… А где бабушка, кстати, живет? Кэсси не знала, где, поскольку мать ей этого никогда не говорила.
— Конечно, — сказала девушка, — я помню.
— Ты даже представить себе не можешь, как она сдала. Совсем плохо себя чувствует, гораздо хуже, чем я предполагала.
— Бедная бабушка! — Кэсси никогда не только бабушку, но даже фотографию бабушки не видела и, тем не менее, по-настоящему сочувствовала ей. Женщины не общались примерно с тех пор, как родилась Кэсси. Это было как-то связано с уходом матери из дома, но в подробности семейной драмы ребенка не посвящали. Правда, в последние годы возобновился вялый обмен письмами, позволяющий Кэсси надеяться, что в душе они все-таки любят друг друга. Так что познакомиться с бабушкой ей очень хотелось. — Мам, мне, правда, очень, очень ее жалко, — произнесла она. — Ты думаешь, она поправится?
— Не знаю. Она там совсем одна в огромном домище… а теперь еще это воспаление вен! Она почти не ходит.
Лучи солнца разлиновали лицо матери полосками света и тени. Речь ее лилась ровно, но вымученно, будто она сдерживала рвущиеся наружу эмоции.
— Доченька, мы с бабушкой не очень ладили, но мы ведь одна семья, и, кроме нас, у нее никого. Настало время забыть о ссорах, — никогда раньше она не говорила о разрыве так открыто.
— Мам, а что все-таки между вами произошло?
— Теперь это не важно. Она хотела, чтобы я… скажем, выбрала путь, который мне казался неприемлемым. Она считала, что поступает правильно… Как и я… Теперь она беспомощна и одинока.
Кэсси почувствовала легкий холодок. Что это — беспокойство о неведомой бабушке или что-то еще? Кошки скребли на душе все сильнее: выражение лица матери не предвещало ничего хорошего, это было лицо человека, готовящегося сообщить дурные новости, но, хоть убей, не знающего, как это сделать.
— Кэсси, я все взвесила и вижу только одно решение. Мне очень тяжело говорить об этом, потому что для тебя это будет настоящей катастрофой. Тебе придется сложнее всего… но ты молодая — привыкнешь. Я знаю — привыкнешь.